Мое творчество

                                                               
 ВСЕ РАССКАЗЫ ВЗЯТЫ ИЗ МОЕЙ КНИГИ.  ПОСМОТРЕТЬ МОЖНО НА САЙТЕ "САМИЗДАТ"   http://zhurnal.lib.ru/b/berezhinskij_w_n/zapiski.shtml
все рассказы являются собственностью автора и защещены авторским правом.




                                                         НЕПОГОДА 

Весь день море штормит. Ветер, словно сорвался с цепи, как пес набрасывается на маленькие суденышки с мачтами и скрученными парусами. Они стоят в марине , каждая в своем "стойле" и отчаянно машут мачтами. Волна идет короткая и злая, от которой нет покоя даже в закрытой бухте.
Июнь месяц, но здесь на Севере это не лето. Его ожидают все. Капитаны яхт, служащие марины, рыбаки и дворники. Лето принесет всем жизнь, порядок в их смысловом существовании. А сейчас период ожидания.
Капитаны дают ремонт своим яхтам, рыбаки приготавливают сети, наматывая их на огромные барабаны лебедок. Дворники метут набережную в ожидании туристов и гуляющих парочек - влюбленных в своем курортном романе.
Я подумал, что хорошо бы было выпить чашечку горячего шоколада. Ресторанчик на набережной нависал над водою. Брызги от разбивающихся волн, с шипением долетали до парапета ресторанного бара.
Запустив свою замерзшую ладонь в глубокий карман брюк, с удивлением нашел там монету в пять евро. Наверное, достаточно в не сезон, для маленькой чашечки, подумал я.
Под навесом из струганных досок, стояли удобные столики. Они были небольшие, сколоченные из темной, почти черной доски. Столик для двоих. Это правильно. Ну, кто же в ресторан ходит втроем?
Гарсон, черный мужчина с приятной улыбкой, встречал у входа. Он молча наклонил слегка голову, и смотрел на меня глядя с почтением и достоинством.
- Сегодня море есть не хорошее. Сказал он с акцентом, который выдавал в нем приехавшего на заработки по гостевому вызову африканца.
- Море, оно всегда хорошее. Но сегодня имеет плохое настроение. Принесите мне горячего шоколада. Только если он Бразильский!
-Да, сер. Можно садитесь. И этим неправильным, но очень теплым приветствием вызвал на моем лице улыбку.
Я всегда стараюсь выбирать столик в дальнем от входа углу. Сажусь лицом к выходу и спиной к стене. Наверное, у мужчин инстинкт самосохранения диктует выбор комфортного места.
Можно было никуда не спешить. Мною надежно пришвартованная яхта к железным кольцам, стояла у причала и ожидала у моря погоды. В воздухе появилась морось из дождя и морских брызг.
Столик стоял у камина, выложенного из прибойной гальки. Мой официант, он же дворник, он же сторож и прочих профессий мастер, хлопотал у камина.
-Вам идет тепло сейчас. На столике лежала утренняя газета, с местными новостями. Улыбка на черном лице гарсона, была красно-белой и она значительно украшала этот маленький ресторанчик с открытой к морю верандой.
Камин пыхнул огнем и теплом, распространяя вокруг себя ауру вселенского добродушия и уюта. Я закутался в плед и подумал о том, что в этом мире не так все плохо. Что есть миры и вселенные, где уют ходит рядом с огнем и кофе, а море пахнет водорослями и рыбой.
Дверь отворилась и вошла она. Женщина невысокого роста, можно сказать худощавой, но стройной фигуры. Светлые русые волосы украшали ее лоб и падали на глаза. Одета в свитер, брюки и яхтенные туфли. На вид лет сорока, хотя кто их разберет этих женщин? Глаза горят, спина как у девочки гитарной струной.
Мой гарсон уже склоняется перед дамой и приглашает к столику. Быстрый взор незнакомки окидывает столики. Немного задерживается на моем и останавливается на соседнем. Кто же откажется в такую погоду от каминного тепла.
- Привет, говорит ее улыбка мне. И она садится рядом в метре от меня. Расстояние не позволяет молчать, так как это неестественно и даже неприлично.
-Привет, отвечаю ей. В наших голосах тембр и вибрации говорят о том, что мне интересен ты как интересен корабль, проходящий на горизонте неспокойного моря. И этот интерес ненавязчив, неопределенный и совсем может считается не интересом. А просто вниманием.
- Как прогноз погоды на завтрашний день? Спрашиваю ее и прикладываюсь к чашке.
- Такой же как и на сегодня. И что бы поддержать беседу спрашивает
- От куда приехал?
Я называю страну моей приписки и у моей собеседницы брови подымаются до линии, которая называется удивлением.
- От туда пришел по морям?
- Да, нет, отвечаю - здесь яхта зимовала.
Пауза немного затянулась и она развернула газету. Француженка, подумал я и слегка улыбнулся. Я давно не болтал просто так, без дела и мне захотелось продолжить разговор.
- А ты из Франции?
- Из Бреста. Там неплохие устрицы и хорошее вино. Был там?
- Еще там чудесные женщины, сделал я ей комплимент. Ее улыбка ни о чем не говорила, но левая бровь слегка приподнялась, что высказывало ее возникший интерес.
-Я люблю такую погоду. Можно никуда не спешить, сидеть в баре и болтать с приятным попутчиком. Она взяла в правую руку крошечную чашечку с кофе, а левой отодвинула газету от себя. Из чего я сделал вывод в том, что моя личность ее слегка интересует.
- Ты здесь одна? Вопрос мой вторгался в ее бытие и пересекал границу доверительного пространства. Но мне нечего было терять. Я ничего еще не приобрел, да и еще не знал, хотел ли?
- Да, приехала подготовить яхту к переходу. Хотим с друзьями идти в Норвегию. Был там?
Мы говорили о Норвегии, особенности Северного моря и яхтах. Говорили о навигации и ментальности норвегов. Кофе принесли свежий и крепкий. Я пересел за ее столик. Это было естественно и не вызывало ни у меня ни у нее каких то неудобств.
Выяснилось, что наши яхты стоят в одной марине и даже в одном терминале.
- Я люблю виноград и ненавижу зиму, говорила Мишель.
-Я люблю теплый ветер и голубую воду моря, отвечал ей я. Наши вибрации начали звучать в унисон. И тут я подумал, что же это мы? Ведь перешли не только рубеж доверия, но приблизились к следующему.... Мне не нравятся неожиданные встречи. Такие же неожиданные расставания. Пахнет дешевым романом, так же плохо, как и кофе в привокзальном ресторане.
Мишель сказала, - я хочу поехать на площадь в центр города. Ты поедешь со мною? Там подают теплое вино и танцуют фламенко. Хочешь научиться?
- Я!? Танцевать... Вино могу, но что бы танцевать. Это было не для меня. Впрочем, делать мне было совершенно нечего и я согласился.
У нее была машина. Маленькая, но все же машина и она двигалась. Рента, подумалось. Такие машинки были в любой конторе ренты авто. Дешевые и неприхотливые.
Вся городская площадь, как и большинство в маленьких Голландских городках была покрыта мостовым камнем. Серым и теплым, отшлифованным миллионами деревянных башмаков, сапог, и теперь мягкой кожаной обувкой. Городу, как и этой площади шел четыреста тридцатый год. Не молодой, но и не совсем старый. Таких в этой Северной стране множество. Посреди площади стоял собор. Как и положено с башенками, шпилями. Массивные деревянные двери из северной лиственницы были черными от времени и рук прикасавшихся к этой вечности.
Рядом с собором приютилось небольшой здание ресторанчика, бывшее ранее, чьим то домом или может здесь хранили церковную утварь. Теперь же редкие туристы и заезжий деловой люд, проводили тут вечера. Под высоким потолком висел колесный тележный круг, выполненный из дерева и оббитый металлом. На нем стояли восковые свечи.. Потолок был темным от копоти и человеческих испарений. Казалось за четыре века, здесь ничего не изменилось. Тот же камин, та же дубовая мебель. Струганный стол был выскоблен ножом, как его очищали перед каждым вечером тогда, когда сюда захаживали проезжие купцы и капитаны каравелл.
Начинался от одной стены и заканчивался у другой. Вдоль стола стояли лавки по одной с каждой стороны. Посетители садятся стол и этот стол, который один на весь ресторан, их объединял. Вносил атмосферу единения и непринужденного общения. Вновь пришедших, все заседатели стола шумно приветствовали поднятыми бокалами и втягивали их в этот шум, гам и праздничную суету. Сюда не ходили для душевных разговоров, для того, что бы внимательно посмотреть в глаза друг другу и произнести милую, задушевную речь. Здесь давали волю горлу, пели песни. Работали ногами и руками. Танцоры фламенко не просто показывали танец. Они были такими же засастольщиками как и все здесь присутствующие. Так же подымали бокалы, громко смеялись, а потом учили желающих танцу. Танцевали все, весело и озорно, совершенно не боясь показаться несерьезными и нелепыми.
Мишель смеялась громко, мелкой дрожью звенящего родника. Ее смех был так же естественен как шум моря, или пение птиц. Я забыл о своем нежелании участвовать в танце. И опомнился, когда мы разгоряченные, покрытые румяной лицами оказались в опасной близости.
- Ты целуешься на первом свидании? Озорно спросила Мишель. Мы стояли в маленьком церковном саду. Ее руки лежали у меня на плечах.
Солнце заглядывало утренним похмельем в иллюминатор и падало на наши лица.
- Я должна идти, сказала Мишель, но придвинулась при этом ближе ко мне.
-Нет. Говорил я. Еще немного. Нас раскачивала волна, яхта медленно поднималась и опускалась в такт вальса волн.
Я лежал и думал о том, какая она наша планета. Она совсем маленькая, уютная и теплая. С морями и океанами, церквушками и яхтенными гаванями. И где то среди грохота городов, суеты базаров и площадей лежали мы, два одиночества, объединенных не родным языком, непогодой моря и теплом исходящем от наших тел.
Сейчас я сижу у себя в городской квартире. Так же за окном моросит дождь. Непогода осени мне напоминает о весне и вселяет надежду в том, что тепло непременно придет.
  5. 10. 10.



                                                   Л Ю Б О В Ь.

                               (отрывок их неотправленного письма)

 









А знаешь! Хочется доверять тебе всего себя! И тебя принимать всю, со всеми твоими достоинствами и недостатками. Радоваться мелочам, грустить о вечности.

Мы не будем скрывать морщины и шрамы, мы не будем прятаться когда ветер и дождь в лицо. Моя щека ищет твою ладонь.

Я точно знаю, что она теплая и милая. Хочу довериться ей. И когда я захочу огня, я возьму в руки твое тело, и оно будет желать моего огня. И когда ты будешь ощущать трепет тепла своего тела, ты прикоснешься ко мне и я отзовусь весенней грозой. Дрожью проснувшегося вулкана.

Мы не будем находить нужные слова. Нам не нужно будет быть хорошими, или еще кем- либо. Мы просто будем.

Вдвоем и вместе как одно великое и низкое. Как огонь и дым, как птицы и небо. И будем себе казаться молодыми и забавными. Стройными и беспечными.

Плечи наши разлетятся в стороны как крылья. Грудь расправиться и глаза будут сверкать словно весна среди зимы. Да почему казаться?! Все так и будет. Не может не быть!

Зачем же тогда существование белковых клеток и обменные процессы? К чему вдохи и выдохи. Все устроено Творцом чудно и неизведанно. Посмотри в мои глаза и ты увидишь себя там. Ты живешь во мне. Я живу в тебе. И это есть чудо. И чудо в нас с тобой. И это чудо люди зовут…







                                                           Мечта 

      

Я смотрю на нее, она смотрит на меня. Ее глаза большие обрамленные ресницами. Немного влажные. Мы смотрим в глаза друг другу куда то глубоко. Может быть очень глубоко.

- Тебе хорошо? Спрашиваю я?

- Да, отвечает она и закрывает глаза. И я понимаю ее. Когда женщине очень хорошо и безмятежно, она закрывает глаза.

-Что мы сегодня будем делать? Спрашиваю я.

- Ничего, отвечает она. И я понимаю, что она не хочет прерывать этого своего состояния души, которое называется - "хорошо"

- Тогда расскажи мне о себе, прошу ее я.

Она открывает глаза. - Я хорошая.... И замолкает снова закрыв глаза.

- Я это знаю, но мне хочется знать о тебе все. Например, как тебя зовут?.

Глаза посмотрели на меня вопросительно.

- Зачем? Разве тебе не хорошо? Ты можешь называть меня так, как тебе будет приятно называть меня.

Я задумался, - Мне нравиться тебя никак не называть. Ведь всякое название несет в себе что то. А я бы хотел, что бы ты была большим чем что - то.

- Хорошо, согласилась она. Я такая и есть.

- А почему ты не спросишь обо мне? Я повернул к ней голову и посмотрел на ее полу прикрытые глаза.

- Не хочу. Ты у меня уже есть, и я не хочу услышать что-то другое.

Я прикоснулся к ее руке и сказал - Ты умная. И еще красивая. Я давно тебя искал.

- Да ,сказала она. А ты тоже хороший. И мне хорошо с тобою.

Мы лежали и долго молчали. Я боялся внести реальность в наши отношения и все испортить. Поэтому молчал и вспоминал о том, что же произошло.

У двери я спросил. - Ты мне оставишь свой номер телефона?

Она улыбнулась - У Мечты не бывает телефонов. Я всегда с тобою.

Тяжелая дверь закрылась и я открыл глаза.



                                                     Ночной звонок


Я рано лег в постель. Завтра предстоял трудный день. Встать пораньше, с рассветом. В скверике недалеко от моей гостиницы по утрам происходило нечто! Казалось все пожилое население Шанхая по утрам исполняет свои гимнастические комплексы, тай - дзи.
Я обычно пристраивался к какой ни будь группе. Восемь кусков парчи, мой любимый комплекс. Днем в городе душно и влажно. И только с пяти до семи утра, жизнь наполнялась запахами свежести.
Сон долго не шел, но я все же провалился в объятья ночи. Разбудил меня звонок. Три часа ночи. Я понимал, что у нас, дома - день. Нехотя взял трубку.
- Здравствуй милый! Голос в трубке был немного приглушенный.
Я понимаю, что тысячи миль расстояния, сделали неидеальными даже Китайские технологии связи.
- Здравствуй, отвечаю, я тут уже сплю. А сам думаю, с чего это она вдруг?
- Как, масик, без меня?! Я скучаю по тебе. Мне хочется шептать тебе на ушко вечернюю сказочку. Я буду нежно дышать тебе в плечо. У меня очень горячая ладонь, она скучает за твоей щекой. Я так люблю тебя!
- Я тоже говорю, люблю... Наверное выпила, подумал я.
- Когда ты ко мне придешь, я буду целовать твои губы, долго. Так долго, как захочу. Как я скучаю по твоим губам! Голос в трубке не унимался. Сон отошел от меня быстрой поступью.
- Милая, ты не боишься разориться? У меня на телефоне входящие звонки бесплатные . И я беспокоился за семейный бюджет.
- Разориться? Я готова, не только разориться.... Котик я хочу что бы ты касался меня руками... У тебя они такие сильные и нежные! Я хочу... Ууу. Я так тебя хочу!
Когда ты.... Далше зуммер и гудки. Все, думаю деньги на телефоне - каюк! Китайский руоминг самый дорогой в мире.
Но сон не шел. Что это думаю с нею. Неужели разлука так меняет женщин. Нет, перезвоню. Подумаешь, деньги.
- Алло! Милая, нас прервали. А было так хорошо. Ты где сейчас?
- Я!? Я на работе, а что случилось?
У меня начал выступать пот на лбу.
- Как? Ты мне только что звонила, с надеждой вдавил слова в трубку.
- Я!? Донеслось из погреба. Повеяло холодом и затхлостью. - Я не звонила, а что надо было? Что там у тебя опять? У тебя же ночь!
- Да нет, говорю. Все нормально. Пока!
Сон не шел. Я изучал китайский потолок. Вспоминал слова из первого звонка. Надо же... Ошиблась номером. Я подумал, что глупо улыбаюсь. Но убрать улыбку до утра, я так и не смог.
Китай 2006 г






                                                         Не как у людей!



Как то раз был со мною такой случай. Выхожу я из магазина. Навстречу знакомый идет.

- Как жизнь, говорит? Да, ничего, отвечаю, нормально. А ему видимо делать нечего. Не спешит он. - Как нормально?, пристает с вопросами. Слышал живешь в шалаше на речке. От мира ушел.

- Да нет, отвечаю. Во первых не в шалаше. В хижине. Это домик такой. Да на берегу, хорошо , мол там. От мира не уходил. Это он от меня ушел. Еще минут пять он меня расспрашивал, потом говорит,- Знаешь, старина. Не правильно ты живешь.

Вот это, да! Думаю, надо же! Человек меня немного знает, но знает как правильно жить надо!

- А как правильно? Я смотрю на него с надеждой. Вот сейчас я узнаю правду жизни.

- Ну неправильно, начинает мой приятель. Не так у тебя как у людей. У тебя все есть, а ты все ищешь что то.

Я почувствовал себя виноватым перед человечеством.

Сижу я у себя на берегу. Уселся на любимое дерево. Смотрю на поплавок. Время проплывает мимо моего поплавка. Я давлю ствол дерева своей точкой и мне хорошо.

Звонит Ленка. Спрашивает, хорошо там у тебя? - Да ничего, отвечаю, нормально.

Она начинает объяснять мне теорию одиночества. Ленка умная. У нее масса теорий. На любой случай. Телефон без лимита. Ее теорию одиночества я слушаю в третий раз.

- Давай говорит, я приеду и все объясню. Да, нет, отвечаю. Все понятно. Я уже слышал.

Не хочется мне играть роль влюбленного слушателя. Да и вообще не хочется никакой роли исполнять. А с Ленкой это как ритуальные танцы. В начале нужно показать какой ты хороший. Рассказать пару анекдотов. Что ни будь умное, обязательно. И к месту. А итог один и тот же. Как у всех. И мы это знаем. Она как, то звонит. Я ей говорю, Ленчик, давай сценарий поменяем. Это как спрашивает? Ну говорю, сыграем нашу пьесу с конца. Нет, говорит, у тебя все не как у людей. И ушла к людям. Ладно, думаю. Без теорий жить придется.

На днях друг приехал. Лучший, самый, самый! Потому что редкий. Далеко живет. Ну не только поэтому. Марьяном зовут его и он живет во Львове. Говорит украинською мовою.

Он кузнец и писатель. Кузнец, в смысле железа. Он его кует. А писатель, в смысле книги пишет. Еще он охотник, боксер, альпинист и пияк. Он как и я, водку не очень. Но это мы так по отдельности. Вместе, пьем. Мы с ним славяне. И в наших традициях при беседе, закусывать. Сколько пьем? Столько сколько говорим. А говорим мы обычно до утра.

С другом хорошо. Не надо быть хорошим. Не надо подыскивать слова и обороты. Даже умным можно не быть. С ним можно и молчать. Все равно, хорошо.

Телефон Марьяна звонит часто. Жена. Что, спрашиваю, любит? - Та, ни, все добрэ! Вона мене контролюе!. А, что спрашиваю, может скучает. Та, ни! Друже, ты не разумиеш. Вона звыкла, шо я поряд. Така звычка. Звоню во Львов. Света, что мол ты волнуешься?.

Да, все у вас говорит не как у людей! А ты вообще то кто?. Отшельник-бобыль. Ни дома ни крова. Семья у тебя, спрашивает, есть? Ну есть, говорю. Я иногда бываю дома.

А как у людей спрашиваю? - Ну, говорит, что бы с работы домой. В семью. Не скучно будет с таким, "семейным".мужиком?. Когда лицом к лицу, говорю, сплошная бытовуха.

Нет отвечает она мне гордо. Не скучно! По людски, значит!.

Я выключил телефон. Откупорил третью бутылку. - Пошли, говорю, Марьясыку по бабам!

В общем хорошо мы отдохнули с другом. Правда, не как у людей. Гастрономических праздников мы не любим.

У моей сотрудницы случился юбилей. Она напряглась, и устроила банкет по случаю. Ресторан, берег реки. Живая музыка, красная икра. Щука и прочий фарш. Все мои знают. Я не люблю тусовки. Даже по случаю. Не приехать, обида и презрение. Заехал к завершению банкета. Все наши. Сидят, сытые и немного выпивши. Лучше бы упились. Благо вина выбор огромный. Сытая скука.- Как ? Спрашиваю у директора. Нормально, отвечает, все как у людей.

Я не люблю свои дни рождения. Называю их днем старения. Уже лет двадцать отмечаю их в Крыму. Скалы, палатки, лес, костер, гитары, вино. Мама никогда не была на моих лесных праздниках. Как спрашивает, отметили? Я честно рассказал. Что, говорит, вместо стола камень? Вино из кружек? И дети в спальниках? Ну, все у тебя не как у людей!

Летом мои знакомые едут на море. Ложатся там на песок. Им хорошо. Вечером идут в ресторан, там сытно и вкусно. Друзья едут в горы. Кавказ. Живут в палатках. Носят рюкзаки на вершины. Все обвешиваются веревками. Некоторые ночуют в гамаках на стене. Стена высотою в пару тысяч. Когда я отвечаю знакомым о своем отпуске, их резюме я знаю. Не как у людей.

Я купил себя яхту. Знакомые сказали, наконец то! Гоняю на ней в регатах. Готовлюсь к большому походу в дальние моря. Когда меня встречают знакомые, они задают один и тот же вопрос. Зачем? Ведь яхта нужна , что бы катать блондинок и плевать с набережной. Они знают как надо жить. Как отдыхать. И чего добиваться.

Все у них просто и ясно. Как у людей!





                                                                ВЕЧНОСТЬ


.... Всегда это будет! Всегда Жизнь будет пахнуть хлебом. Морем и дождем. Снегом и хвоей. Это было до нас. Это будет после нас. Будет запах пота и лета. Запах молодой травы и сена. Жизнь была всегда. И будет всегда.

Запах материнского молока, как запах самой Жизни. А потом будут запахи отцовских рук, цветов и сирени. Запахи моря и скал, ветра и соли, которые пахнут особенно волшебно.
Запах женских волос и нежного любимого тела. Приходят в твою жизнь запах ребенка , ладана и воска. Запах слез и свежей земли.

И все это было, есть и будет как есть и сама Жизнь. Как был, есть и будешь Ты.
И нет для Жизни слова - Никогда. Есть слово - Всегда. Всегда был есть и буду как есть и всегда будет Жизнь....
                   


                                                                Ж И З Н Ь 


. Я стою здесь давно. Берег реки, вода и ветер. Я не только стою. Я живу. Живу я так. Стою и живу. Место мое, хорошее. Воды много. Солнце ни кто не закрывает.
Корни у меня сильные. Глубоко они в земле. К воде тянутся. К ней, все тянутся, от нее жизнь и сила. Высоко я стою, а водица, она во мне к ветвям сочится. От этого и листва пышна и сочна.
Вот и стою. Врагов у меня нет. Или почти нет. Короеды да дятел. Но это мелочи.
Люди рядом дом поставили. Я их боялся, да вскоре понял. Я им нужен. Лавочку ко мне приставили. Приходят ко мне в тень, от солнышка прятаться. Сидят, покуривают. Молодежь по вечерам слова теплые друг дружке шепчут. Да обнимаются. Так , что нечего мне боятся. Я всем нужен. Ни у кого не отбираю. Только отдаю. За это меня и уважают.
Вот так и стою. Зимы противны мне. Вода стынет в реке. И во мне жизнь утихает. Лавочка пустеет, и тоска меня охватывает. Зимой я сплю и ожидаю весны.
Людей я наблюдаю и мне это нравиться. Совсем они не такие как мы.. Создатель создал их мягкими и слабыми. Они с рассвета до заката заняты заботой прокормить себя.
Носят воду, копают землю. Разбрасывают и собирают..
Я наблюдал, как они приходят в этот дом. А после стареют и их закапывают в землю. Люди быстро стареют. Наверное, провинились они перед Создателем. Наказание им эта жизнь. Много нужно им делать дел, что бы жить. Они радуются и плачут. Они любят и дерутся. А все для того, что бы просто жить. Они мерзнут и делают себе одежды. Они греются на солнышке и раздеваются. Очень зависят от ветра, солнца и луны. Строят и ломают. Собирают и сжигают. И все для того, что бы жить.
А еще их, людей много. Как и нас, деревьев, очень много. Они собираются группами для того, что бы быть сильнее над другими людьми. И это все для того, что бы жить. Они говорят, что они разумны!
Зачем же столько работать, любить и ненавидеть, сеять и жать, рожать и убивать. Делать так много, и все это, что бы жить!?
Как же хорош весенний ветер, теплое солнышко и сочная вода. Я живу и наслаждаюсь этой жизнью. Спасибо Создатель, что ты дал мне Эту жизнь. Я знаю, что если не буду благодарить Создателя, . Слава Создателю, в следующей жизни я могу родиться человеком!



                                                          Машина времени. 


Я прибыл по делу бизнеса в Париж. Город мечта женщин, писателей и бомжей. Схема метро была так же сложна как навигация в Карибском море.
Добравшись до гостиницы с печалью отметил, что мой любимый город Львов мало чем уступал городу, который нужно увидеть и умереть. После такой мысли улыбка посетила мое лицо. Усталость от города жареных каштанов клонила в сон.
Мне нужно было ехать на окраину города, где проходила выставка. Там представляли свою продукцию фирмы, которые производят, как сказал один из моих партнеров, пищевую химию. Или пищевые ингредиенты, как говорят производители этих самых ингредиентов. Когда меня спрашивают незнакомые люди, каким видом бизнеса я занимаюсь, я отвечаю - что травлю народ пищевой химией.
Выставка представляла собою шесть громадных павильонов, обойти которые мне предстояло за несколько дней. Предполагалось заключение контрактов, питие коньяка с поставщиками-производителями и флирт с менеджерами девушками представляющих компаний.
Галстук непривычно давил шею. Визитка, вставленная в пластик, болталась у меня на груди, что причисляло меня к празднику купли-продажи.
У одного из выставочных павильончиков собрались мои коллеги. Среди них были и французы. Они говорили на русском, не чисто, но понятно.
- Привет, рад! А"м глед ту си ю! Привет, Мишель!
-Как ехать дорога? Все есть хорошо? Блистал знанием языка Бернард.
Я кивал головой и радовался, что сегодня банкета не будет.
- Как ты видишь наш французский женщина? Спросил Мишель. Он знал, что я в Париже впервые.
- Нуу. Они самобытные, само достаточные, начал я. Все знали меня как человека интересующегося женской красотой и шармом.
- Они имеют особый шарм... французский! Закончил я.
- Да... Ми тоже как и ты так думать, что они есть суки! Неожиданно с очень серьезным лицом, сделал заключение Бернард. Он не поняв мой спитч и сделал за меня собственный вывод. Все долго смеялись.
Я покинул веселую компанию, так мне нужно было осмотреть павильон. У одной витрины я задержался. Меня заинтересовали пробирки с порошками заменителя сахара. Рядом расположился крупный мужчина славянского типа. Расстегнутый воротник его цветастой рубахи, толстенная цепь и перстень на два пальца, выдавало в нем бывшего братана, перешедшего в лагерь барыг. Голову украшал ежик коротких волос. Здоровенный живот он выкатил на прилавок , при этом раскачивался с пятки на носок. Руки засунул глубоко в карманы и насвистывал тихонько, что - то из его любимой рок группы "Лесоповал"
Рядом стоял интеллигентного вида молодой человек. Костюм, галстук и безупречные стрелки на брюках, говорили о том, что он весь в работе, сосредоточен и серьезен.
Постукивание о прилавок живот братка, приводил мои пробирки в состояние легкого танца.
- Слышь Вовчик! Сказал ежик -живот.
-Да. Вячеслав Егорович! Отозвался услужливо галстук.
- Крикни-ка сюда вот ту козу! Он показал кивком головы на менеджера французской очень известной компании.
Девушка улыбалась, как будто перед ней был не Славик - братан, а президент России.
- Слышь, Вовчик! Скажи мочалке, что они фуфло толкают и я это говно нашим пацанам поставлять не буду!
- Мадам! Наш президент компании, очень рад Вас видеть. Он восхищен продукцией Вашей фирмы. Перевел галстук.
Я понял. Что являюсь свидетелем интереснейшего действа. Вдруг показалось, что это не павильон, а машина времени. По одну сторону прилавка двадцать первый век, а по другую, каменный. Я же нахожусь, где то посредине и наблюдаю с любопытством переговоры между бедующем и прошлым.
- Скажите господину Вячеславу, что мы и моя компания.... Дальше шла приветственная речь. Стандартная международное приветствие.
- Короче! Оборвал француженку Славик-ежик. - Скажи этой кошке мокрой, что я возьму этот цианистый калий, если она опустится на двадцать процентов и даст мне раком!
- Мадам, господин президент жалуется , что в России цена не может быть высокой. Он просит скидку. И еще он восхищается Вашей красотой.
Я подумал, что этому парню нужно платить больше в два раза, сколько бы он не получал.
Девушка действительно производила впечатление фотомодели деловой женщины. Она имела стройную фигуру, безупречный деловой стиль в одежде , что придавало природному шарму обрамление бизнес вумен.
Супермодель объяснила господину президенту прайс - политику компании. При том оставив надежду на дальнейший дисконт. Я отметил ее мастерскую речь, выверенную и точную.
- Так, Вован. Я понял. Это есть лоховская контора! Скажи мочалке чао и пошли!
- Мадам, начал Вовчик умничка - переводчик. Мы рады будем ...
Я посмотрел им вслед и сказал девушке - Вы великолепны!
Она как - то озорно бросила взор на мою визитку и произнесла на чисто русском языке - Профессиональная привычка, не более того!
Февраль 2000г.





               

                                                         Ж Е Л Е З Н А Я     Р Е К А. 
                                                                  п о в е с т ь



Глава 1 Охота на зверя.



Дорога
Хорошее настроение души, хорошая машина, нормальные премиальные, что еще нужно молодому парню, что бы выполнить хорошую работу. Сегодня я проснулся с чувством 'нового дня'. Это когда тебя ожидает, что-то такое не обычное, что каждый день не случается.
В диспетчерской было накурено, матерно и тесно. Я стал в очередь за путевым листом. Или попросту говоря, путевкой. Впереди меня стоял матерый, видавший виды, шоферюга. Такие были костяком Северов. Цепкие, приземистые и крепкие мужики, которые повидали на своем пути. Циники и прагматики, матершинники и дебоширы, они строили Братск, Вилюйск, Красноярскую ГрЕС. И теперь строят БАМ.
От них всегда пахнет мазутом, табаком и скандалом. Слово у них веское, как и кулак. Такие ребята, уважают силу и рубль.
Романтики, это в основном для телевизора. Советские праздники для таких ,это праздник горла. Они пьют спирт и орут матерные песни. В остальные дни работают. Да так, как нигде и никто. Трудятся они только на себя и для себя. Родину они продадут, да только кто ее купит? Вот на таких 'ребят' и опиралась Советская экономическая машина. Это были низы и основы строительства Социализма.
У меня не было среди таких 'мозолей' ни друзей, ни авторитетов. Постоять за себя я умел и меня эти трудяги, уважали за мой аскетический образ жизни. А выделялся я тем, что не пил спиртного, и что вообще не понятно для окружающих, не курил. К тому же не волочился за барышнями.
Я занимался спортом, так как ничем более приличным заниматься там не было возможным. За это мужики меня уважали, хотя и не понимали, как можно не выпить в субботу вечером.
Диспетчером была в тот день Венера. Дама солидных лет, как я тогда считал. Ей было тридцать и она была не равнодушна к мужской части нашей мех колоны. Особенно ко мне. Я избегал ее ухаживаний, но при случае пользовался этой ее прихотью.
Подойдя к окошку, услышал грудной и женственный голос Венеры.
- Лерик, солнышко! Я тебя ожидаю. Когда ты меня покатаешь на своем ЗИЛе?
В тон ей отшучивался. Говорил, что сидения у меня жесткие. Вот когда мне доверят вахтовку... Не знал, что говорил. Через некоторое время, так и произошло. Но тогда, у окошка диспетчерской, Венера решила меня побаловать хорошей работой.
- Лерочка! Сегодня у тебя маршрут в Якутск. Ты меня любишь?
Я давно мечтал о такой поездке. Их доверяли только 'мозолям', я же был 'молодняком'. Маршруты эти были на четыре, пять дней. Хорошо оплачивались и таили в себе множество приключений.
Казначейские билеты были мне равнодушны. Приключения.... Я тогда точно знал. Жизнь прекрасна приключениями.
- Венерочка! Все, что прикажешь! Взял путевку и пошел готовить машину. Нужно было взять с собою моторное масло в запас. Еще одну 'запаску'. Колесо для аварийной замены. А так же ремень генератора, помпу, бензонасос и прочие запасные части для грузовика. В дороге нет автомастерских. Наш поселок с Якутском, соединяли семьсот километров таежной дороги. Столь много можно рассказать о дороге на Северах! Амуро - Якутская Магистраль. Большая жирная линия в истории страны . Сколько железа, судеб и жизней в кюветах Северных трасс!
И вот я в дороге.. В голове крутиться, ' Эх, дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая. А помирать нам, рановато, есть у нас еще дома дела!'
Впереди поселок. Чульманом зовут. Деревянные бараки. Весь поселок пронизывают 'артерии' теплотрасс. Они проходят вдоль дорог и укутаны в дощатые 'покрывала'. Термоизоляция, значит. Дощатые дорожки, петляющие между домов.
На выезде из поселка я заметил одинокую фигуру у дороги. И фигура эта была женской принадлежности. Попутчики на трассе это отдельная тема. У меня была твердая установка. Мужиков в попутчики не брать. Не нравилось мне выслушивать производственные проблемы, пьяные умозаключения. То что попутчик - мужчина через какое то время пути вытаскивал из закромов родимую, это я знал определенно. Закуска им, как правило, была папироса. Женщины... Это другое дело. Разговоры за жизнь. Плавные и милые. Длинные и 'пыльные', как таежная трасса.
При торможении, мой железный конь, поднял громадную тучу пыли. Рассмотреть попутчицу в этом 'тумане' пыли было практически невозможно. Я с потаенной надеждой ожидал, пусть не красавицу, но милую и разговорчивую попутчицу.
Дверь отворилась, и в кабину заглянула она. На первый взгляд, ей было от тридцати пяти. Брюнетка. Так как я сидел в кабине, выше своей собеседницы, в глаза бросалось декольте ее майки. Открытые руки, открытая крепкая грудь, открытый для общения характер. При этом талия была в порядке. Во всем у нее виделась крепость и бодрость. В общем, далеко не красавица. Но очень привлекательная дама. Перед такими , мужики обычно пускают слюну и совершают всевозможные глупости.
Лицо ее, отражало характер комиссара бронепоезда. Что, как я в дальнейшем понял из ее рассказа, было не далеко от правды.
Резкие линии лица, острые, характерные глаза, все это говорило о человеке не заурядной судьбы.
- Привет, милый! Это типичное обращение попутчиц - дальнобойщиков. - До Алдана, не подбросишь?
При том, как произносила эти слова, она смотрела неотрывно мне в глаза. Взгляд сильный и властный. Немного усталый и равнодушный.
- Садись, по пути, в Якутск рулю. Я поймал себя на мысли, и она была не очень прилична для теперешнего описания. Дело в том, что в пути, запланирована ночевка. Стоянка для ночевки дальнобойщиков, была организованна за двести километров до Алдана Представляла собою площадку, находящуюся на обочине дороги метрах в двадцати. Шофера ставили машины в ряд, жгли костры, готовили ужин. При этом напивались до чертиков! Однажды я наблюдал, как двери кабины ГАЗ -66 открылись, и оттуда выпал водитель головой в низ. Пили все и много. Женщины на таких ночевках были порохом в водочном костре страстей. Но до ночевки - день длинной и нелегкой дороги.
Женщина закрыла с силой дверцу, и я нажал на газ.
- Меня зовут Марта.
Я не сомневался в том, что имя ее просто обязано было быть не обычным.
- Марта, потому, что родилась в марте месяце?
В моих устах это прозвучало как неумелая шутка. Марта посмотрела на меня внимательно, неторопливо достала из рюкзака портсигар. Мужикам я, как правило запрещал дымить в кабине. Но этот случай, я тогда считал, был исключением из моих правил.
- Почему Марта? - Она затянулась папиросой. - Потому, что отец был немецким коммунистом. В войну пытался воевать на стороне Советских. Выслали в Сибирь. На Алтай. Плоты рубил. Бригадир, ударник. Да и там не пришлось долго побыть.
- Неужели куда подальше сослали? Я искренне удивлялся, так как Алтайские ГУЛАГи славились своей жестокостью.
- Да, сослали... На небеса. Она вздохнула и закашляла в кулак. 'Беломорканал', папиросы были крепки даже для мужиков.
- Ты немка? Мне интересна была ее судьба.
- Отец немец. Мама местная, Катуньская. Там отец отбывал ссылку. Работала в лагере по хозчасти. В лагере строгость была. Сам понимаешь, тюрьма! Но так случилось, что отец был хорошим врачом. Еще там, в Германии, он был главным в какой то престижной больничке. Жил и работал в Берлине. И как он этим коммунизмом заболел?!
Она покачала головой. При этом взгляд ее смотрел куда то в неопределенность. Наверное в прошлое, то далекое, военное.
-Так вот. В лагере их главному начальнику случился приступ. Что-то с головой. Частичный паралич и все такое. Напился начальник этот до 'мутных хрюков'. Сел на унитаз, и заснул. Да так и свалился на пол во сне и говне. Головой обо что- то 'хрякнулся', вот тебе и паралич.
Начальству в область доложили что мол, нападение диверсантов. Откуда они там? Из Китая, что ли?
Ну и лежит этот начальничек без движений в параличе своем. Врач лагерный из арестантов. Стоматологом был в миру. До области далеко. Вот тут отец и понадобился. От лесных работ его освободили. Так он этого мудилу, за три дня к жизни привел. Но ноги ему больными оставил. Отец умным был. В конторе его приставили при начальнике. Лечил его. Лекарств не было. Отец приноровился травами лечить.
У местного знахаря-шамана все расспрашивал, учился лечить без таблеток. Его с конвоиром отпускали в горы. Там он с этим шаманом травы собирал .
Мать в конторе заведовала бухгалтерией. У нее кладовка была. Вот там я и зачлась. Марта докурила папиросу.
-Ты то откуда все это знаешь? Засомневался я в правдивости ее рассказа.
- Мать рассказывала. Ты то, что, идейный? Посмотрела на меня, прищурившись.
- По путевке, наверное, от комсомола приехал сюда?
Я усмехнулся, но промолчал. Идейных 'товарищей', на БАМе я не видел. И сам таким, конечно же, не был. В комсомол приняли за два часа до отправки в ряды Советской Армии.
Я подозревал, что Марта не местная и в наших краях временно.
- Так и есть, ковбой. С Алтая я . Здесь, у вас якутов, всего неделю провела. Зачем приехала? Да 'задрал' телик этим БАМом. Решила сама посмотреть, что это за конь такой.
- Посмотрела, спрашиваю?
- Да, посмотрела , все тоже, что и везде. Работать, жрать, срать! Водку пить девок любить, пороги рыгать. Насмотрелась.
Но тогда я не поверил ей. Было у меня чувство. Врет, не за этим сюда приезжала. Такие привыкли дело делать, а смотрины - это не для них. Но какое мое дело? Рули - пыли. Что я и делал.
-Чем , спрашиваю, занимаешься у себя на Алтае?
- Да я, говорит, на реке работаю. И начала она свою повесть о том, как живут люди на 'железной реке'
-Когда я подросла, и мне исполнился семнадцатый год, записалась в промысловики. Росла я среди охотников.
Без отца, поэтому тянуло меня к мужикам охотным. В артели, я варила щи, шкуры работала. Все это охотничье дело изучила не хуже мужиков. На охоту хаживала. Но недалече. Белку била в глаз. Песца промышляла капканом. Но далеко не ходила. Не пускали меня старшие.
И вот когда восемнадцать стукнуло мне, я поняла, нет мне запрета. Мать к тому времени почила с миром. Куда хочу, туда пойду. Все угодья расписаны были по участкам. Мне выделили самый лучший. Далеко ходить не надо. И зверя там достаточно. Любили меня мужики. За дочку почитали. Но не все так. В ухажерах были все кто по моложе, да по свободнее от семьи. Я же девкой была. И до мужиков - безразличная. Не до всех, конечно. Был там Матвей. Охотник от Бога. И мужик, каких поискать. Но семейный он. Не свободный. А значит, сторонилась я его. Только тайно посматривала в его сторону.
Той зимой, писец у меня не шел. А план, выполнять надо было! Мужики решили скинуться шкурами. Подмочь, значит. Да только я такого терпеть не могла. Сама! Сама добуду. Ни в чем мужику уступить не могла. Я и с лыжами дружила. И снаряж у меня был ладный. Спальный мешок сшила себе из меха лисицы. Винтовка была лучшая в артели. Мужики на день рождения прицел подарили. Цейсовский, трофейный!
Только у меня такой был.
Так вот план, надо было выполнять. Случилось, что Матвей приболел. Его в область увезли. На долго, занемог. Его участок далеко был расположен. Два дня ходу по ручью. Зимовка там у него срублена на участке. Печка, дрова заготовлены. Все как положено. Вот я и уговорила старосту дать мне возможность у Матвея промышлять.
Готовилась долго. Помогали все, кто в артели был. Капканы, снегоступы, лыжи, патроны. Тяжелый рюкзак. Килограммов под сорок.
Да я здоровая была! Собаку не брала. От нее только шум, да вонь. Зверь зимою далеко чует.
Рано утром с рассветом вышла в путь. Шла тяжело. В поту. Но знала, если пот прошиб, нормально значит. Идти буду. Когда пота нет, плохо дело. Надо или груз убавить, или темп хода снизить. Шла весь день. Раз только присела. Перекусила медвежьей печенкой. Силы говорят, придает. На ночь нашла сугроб поболее. Как старики учили, разгребла аккуратно. Лапника туда наложила и засыпала сверху снегом.
Получилась берлога. Как у медведя, не хуже. Через час лежания в спальнике, становиться тепло. А, что б страха ночью не случилось, винтовку рядом заряженную положила. Пусть только кто сунется! Ни кого не боялась! Да и кто мог потревожить? Медведь - шатун, это редкость большая. Мы бы знали о таком. Волки? Эти могут, да только сразу не полезут. Будут долго стоять, присматриваться принюхиваться. Осторожный зверюга!
А сплю я чутко. И нюх у меня не хуже чем у серого. От волка такая вонь, за весту его почую.
В общем, проснулась, утром. Темно еще. Костер быстро разожгла. Это искусство у нас каждый с малолетства знает. Ягеля сухого на низ. На него сушняк шалашиком. Всегда с одной спички разжигала. Льда нарубила в ручье. Тот промерз до камней.
Чай, он сильный напиток! А еще корешок ношу всегда с собой. 'Золотым' называется. Бодрость от него и сила.
До зимовья дошла засветло. Издали увидела избушку у ручья.
Но только, смотрю, а здается мне, что дымком тянет. Труба не видна за деревьями. Но чутье у меня, сильное!
Села я на повалень, винтовку приноровила. В оптику смотрю. Ничего не вижу. Все покойно. А только никак нет во мне покоя. Зверя я никогда не боялась в тайге. Человека бояться надобно! Так меня учили старики.
Время идет, я сижу. Если кто есть в избе, то осторожный он человек. А если мне причудилось что, не беда. Береженного - Бог бережет. Дотемна еще время есть, а там тайно подойти к зимушке можно.
Сижу и вспоминаю, как дед Макарий наставлял. Если, говорит, в тайге двое встречаются, ружье в руке держат. С чеки снято, должно быть, оружие на изготовке, значит.
И тут вдруг! Вижу, в оптику мою, дверь отпирается. А из нее выходит мужик. За дровами вышел. Надо же, думаю. Кто же это? Из наших - рядом в округе нет никого. Это я точно знаю. До ближайшего поселка, верст с пятьсот.
Только рядом , верстах в ста зона. Там где отец мой сидел. И там я родилась, мать моя оттуда родом.
Не уж то, думаю, беглый? Случается, бегут. Да куда в тайге спрячешься? Это же не город. Последний раз, лет пять тому, сбежали трое. До Бийска верст с восемьсот. Они туда и топали. Бежали на лесоповале. Рубили плоты. Вода летом холодная, долго не высидишь. Река бешенная, пороги да перекаты. Территория, где лес рубят, окружена конвоем. Внизу по течению, пост конвоя.
Дак, эти, что придумали. Срубили плотик малый, для троих. Положили туда чучела из телогреек. И пустили вниз по течению. А сами залезли на деревья. На самый верх. В листве укрыться можно так, что и собака не найдет.
Через несколько минут, после того, как пустили плот с чучелами, раздались автоматные очереди. Река широкая, да с норовом. Плот в валах водных ныряет, сразу и не поймешь. Что там?. Да и далеко до плота от стрелков. Метров сто.
Тревога, Всех сразу же построили, пересчитали. Троих нет. Понятно, где они. Зеков в машину и в бараки, под охрану. Когда плот выловили на плесе ниже по течению, часов пять прошло. Беглецы далеко были. Все равно нашли.
Те далеко ушли. Никуда они не заходили. Ни в поселки, ни в зимовья. Шли по компасу. На прямик в Бийск.
Когда продукты закончились, ели ягоду, мох. Когда от ягоды пухнуть начали, двое убили третьего. Для того его и брали. Убили и съели. Распространенный лагерный вариант среди уголовников.
Я сидела в своем укрытии и внимательно смотрела в сторону зимовья.
Ну, что же мне делать? Темнеет, снег становиться серого цвета. Вечер, я уставшая, сил нет. Назад идти, не дойду. В избу войти, страшновато. Вскоре и вовсе стемнело.
Я тихонько, как могла, подкралась к избе. Стала и стою, страшно мне, все же не мужик я.
А только думаю, что делать? Нужно идти. Авось, охотник пришлый?!
Да только стою. Ноги как примерзли. Крикнула, - Кто в зимушке? Покажись, мы с бригадой тут на ночевку становимся! Ответом мне - тишина. Я затвором дернула и говорю, - Выйди из зимухи, мне говорить с тобой надобно! А страшно так, будто берлогу ворошу. Когда мы с мужиками подымали медведя с берлоги, не так было страшно. Там нас много было. Медведь один. А тут как, не понятно. Долго я так стояла. В зимушке тепло. И свеча светит. А я стою холодно и темно. Делать не чего. Подошла к двери, одной рукой ручку тяну на себя, другой 'винтарь' заряженный держу на изготовке.
Открываю. Дохнуло теплом и светом. На дощатых нарах в углу сидит мужик. Телогрейка. В руке топор. Волосы, стриженные под ноль. Телогрейка лагерная. Чуть было не нажала на курок! Что-то удержало. Наверное, спокойная фигура беглеца остановила меня. От неожиданности, что перед ним баба, зек положил топор на пол и уставился на меня смотреть. Как будто я привидение, какое или баба яга из затертой сказки.
Я держала винтовку, направив ствол в сторону зека. Стояла и молчала.
У меня не было опыта, что делать в такой ситуации. Как быть с медведем или волком, я знала. А здесь человек живой. Он заговорил первым.
- Ты, говорит, оружию свою, убери. Говорил он тихо и уверенно. Голос сильный, какой бывает у людей, которым нечего терять. - Ты человека, когда ни будь, убивала?
- Нет! Но медведя била! Ты только дернись! Я говорила громко, что бы испугать его. Так мне казалось, будет убедительно. При этом я страшно материлась. Он скривился как от зубной боли.
- Что ж ты как лагерная баба лаешься! Медведя, говоришь? А ты нажми на курок. Это никто не увидит. Тело подергается в конвульсиях пару минут. И все! И мне легче станет. И тебе не страшно!
-Ты как это, баба, а в такую даль пошла?
- Я не одна, говорю. Нас много. Просто я шибко быстро хожу. Сейчас и мужики наши подойдут.
Он улыбнулся мирно, как-то так, что мне покойней сталось.
- Ну да, мужики тебя одну пустили на ночь, а сами не спешат. Что-то тут не так.
- Ты, что допрос мне устроил?! Это я тебя спрошу, ты как здесь? Тебя, что, ищут!?
Ты кто таков?
- Я Николай Николаевич Доброхотов. Сорока лет от роду, отбывающий наказание в лагере строгого режима по статье ... Бежавший два дня тому по причине сугубо личной.
Завтра уйду на рассвете. Если, ты не возражаешь. Позволь уж мне переночевать, да отогреться. Он усмехнулся тихо, как бы про себя. От этой улыбки мне стало спокойней.
Только сейчас, когда руки перестали быть тяжелыми от страха, я рассмотрела беглеца. Фигура его рослая, жилистая. Видно было, что он измучен голодом. Черты лица крупные. Квадратный подбородок, полные губы. Волосы, или точнее сказать 'ежик' были светлые.
Но самое главное это его глаза. Я когда их увидела... Как то спокойней стало.
Голубые, спокойные, строгие. И очень умные. Я таких глаз ни до того, ни после того не видела. Не знаю, что со мною произошло, но под его взглядом я опустила винтовку. Села на противоположную сторону нар.
- Что же ты Николай Николаевич наделал. Тебя же найдут. Зима в тайге. Это или смерть от мороза. Или от зверя. Но скорей всего от пули солдата.
И тут я вспомнила отца. Его застрелил начальник, которого тот лечил. Застрелил из своего нагана, как дворовую собаку. Он, этот начальник, был не равнодушен к матери. На ноги уже стал подыматься сам. И вот как-то раз, проходил он мимо кладовки. Наверное маманя не очень сдерживала себя любя батю. Начальник услышал охи и все понял. Там же возле двери и застрелил отца. Списали на попытку к побегу.
-Тебя то, как мне называть? Зек перешел к мирному разговору.
- Марта я. А дальше мне жалко его как-то стало. Разогрела на печке обед, что несла с собой. Чай поставила. Выставила на стол, все харчи, что были у меня.
- Ешь, Николаевич. Когда еще придется? Видно было его голодные движения. Все в нем пришло в состояние жизни. Но он сдержал себя.
- Как же ты Марта? Давай вместе.
Я не могла. Аппетит пропал совсем! Николаевич размашисто и привычно перекрестился и приступил к еде. Верующий! Надо же! У нас в артели только старики, да и то далеко не все крестились. А тут зек и такое..!
- Ты за что сидишь то, Николай Николаевич? Я уже поняла, что передо мною необычный зек. В середине шестидесятых годов, мне казалось, политических зеков не было в лагерях.
Беглец доедал медвежью печень и посматривал на пластинки сала.
Тем ни менее, он начал рассказ. Как оказалось, он был физик. И не простой, рядовой ученный. Он был ведущим какой то группы, ответственным за очень ответственный проект.
Тема касалась, конечно же, военной промышленности. Что-то с бомбой связано.
Как-то, случилась очередная инспекция из главка. Главному инспектирующему понравилась девушка, которая была практически невестой Николая. Та работала в теме с Николаем. Поздно вечером Коля пришел в гостиницу к инспектору. Была драка и долгие месяцы больницы высокого лица. А потом суд, и как следствие три года исправительных работ. Все бы ничего. Побыл бы Николаевич пол годика в ссылке, А за тем за хорошее поведение... Невеста тем временем собралась замуж за этого инспектора - обидчика Коли. Когда тот узнал, тут же сел в первый проходящий поезд и прибыл в город, где должна была случится свадьба. Он ведь отбывал срок на так называемой 'химии'. Там охраны нет, и осужденный передвигается свободно.
Прибыв в город невесты, Коля узнает, что сегодня свадьба. У него в этом городе, проживал школьный друг. Вася работал шофером на ассенизаторе. Коля взял, бутылку водки, и они с Васей начали заливать Колино горе. Вася оказался слабым физически. И через два часа отключился. Коля залез в машину, ключи зажигания он видел, где прячет Вася. Подъехал к первому попавшемуся на пути общественному туалету. Через десять минут цистерна была полна фекалиями. Те оказались жидкими, и закачка происходила быстро. К тому же, Вася на днях поставил новый мощный насос, в замен старого. Подарок первого секретаря райкома партии. У того был частный дом и частный туалет.
После того, как цистерна была полна 'добром', Коля направил свой 'танк' во вражеский стан. Было лето. Окна на распашку. Гости сидели за длинным столом в доме, так как недавно прошел дождь. Кто-то желал чего-то молодым, кричали горько!
Шланг был длинным . На выкачку насос качал еще быстрее. Две с половиной тонны дерьма, расплылось по дому высотой в пол метра.
Ну а дальше уже привычная схема. Драка. Коля мастер спорта в тяжелом весе. Пятеро в больнице. Суд приговорил Николая к шести годам общего режима.
Не очень строго. Судья мужчина, от которого ушла жена.
Через год отсидки в одном из Украинских городов, Коля бежит. Прибирается в город где живет невеста. Там его и арестовали. Две судимости. Третья десять лет строго режима.
Судья была женщина. От первого мужа она ушла. Тот был пьяница и дебошир. На суде Коля вел себя спокойно. На все вопросы демонстративно отвечал молчанием.
Отправили на Алтай. Бывший ГУЛАГ. Лесоповал, плоты, колючая проволока.
На зоне Николая уважали. Он стал веровать в Бога, не смотря ни на какие издевки зеков. После драки с паханом, у Коли было мало шансов выжить. Ночью к нему подступили человек пять.
Николаевич был готов к последнему бою. С собою у него была заточка. Он ударил первым. После того как прибежала охрана, на полу остались лежать трое. Среди них Коля. Но он выжил. Те двое нет. Тюремная больница, затем карцер, снова суд. И снова он молчит. Ему добавили еще четыре года. На Зоне он теперь авторитет. Его никто не может трогать даже пальцем. Он может даже не работать. Но ему это не нужно. Он такой, как и все. Все надоело Николаю. И лагерь. И его распорядок и лесоповал. И он решает бежать снова. Пусть будет расстрел, но так жить он не будет. Не для этого он создан.
На дворе зима. Нужно ждать весны. Зимою побег равен самоубийству. Холод, а главное следы.
Невозможно. Только не для Николая. Ему уже сорок. И жизнь в лагере, теряет всякий смысл. У него нет плана. Но он знает точно. План придет сам собою. Надо только верить в это. И сильно- сильно желать.
Он рассказывал, а я поймала себя на мысли, что мне его уже не жалко. У меня возникало какое то чувство к этому сильному и неудачливому человеку. Какая же не завидная судьба! Его сила была, какой то внутренней. Сугубо мужской. У нас баб, такой нету. За это мы мужиков и любим, наверное.
Бежал он из лагеря совсем не оригинально. Хозчасть грузила матрацы. Нужно было вывести из зоны и перевезти их в гарнизон. Это в десяти километрах. При загрузке обязательно присутствует охранник. Он считает загружающих, записывает их номера.
План возник так неожиданно, как только появился наряд на работу.
Пятеро зека должны были грузить машину. В том числе и Николай. Когда работа началась, в соседнем помещении запахло жареной картошкой. Там была офицерская кухня.
Охранник естественно пошел на запах горячего. В это время Николаевич прячется между матрацев. Его подменяет дружек, который стоял у двери и ждал удобного момента.
Фуфайками они меняются. В конце работы, сытый охранник считает грузчиков. Пятеро, все хорошо. Номера совпадают. Машина движется к проходной. Николай обсыпает себя махоркой. Собаки, которых подводят к каждой машине, его не чуют. Машина выезжает за территорию зоны и движется по направлению к трассе. За поселком нужно тихо спрыгнуть с борта и двигаться по ручью в тайгу. Карту Николай перерисовал давно. Как только попал на зону. Ручей вел к зимовью. А дальше нужно перевалить через перевал. Там искать не станут. Идти придется недели две. В зимовье если повезет, он раздобудет топор и еду. На угодьях охотников, раздобудет капканы. За перевалом срубит зимовье. До весны не далеко. Капканы прокормят. Да и петли можно ставить на куропаток. А по теплу прожить совсем не проблема. В ручьях рыба. Силки на птицу. Ягода и грибы. Годик продержаться, а там и в город идти можно.
Все шло по плану. Грузовик выехал за ворота зоны. На повороте Николай спрыгивает с машины. С собой у него припасен продукт на два дня, спички, соль. Двое суток идет до ручья. На вечерней поверке, обнаружится пропажа. Поисковые группы пойдут по направлению к Бийску. Но когда его там не найдут, будут искать в радиусе ста верст. В зимовку на ручье, обязательно придут.
Только его там уже не будет.
То, что в зимовке кто-то будет, он мог предполагать. Но что бы баба! Этого не было в его планах.
Я слушала его рассказ. Во мне росла симпатия к этому человеку. Совсем не страшный.
Наверное, отец был таким же. Умным и сильным. А еще он был добродушен. Это понятно было даже по его тембру голоса.
- Что же я!? Совсем забыла. Мне мужики спирта маленько дали. Для особого, говорят случая. Вот случай особый! Тут другой причины и не ищи.
Я достала из вещмешка флакон с прозрачной жидкостью. Грамм двести. Сама никогда до этого случая не пила. Мой беглец, совсем растерялся.
- Надо же! Только час тому чуть не пристрелила... А теперь вот, праздник какой.
Спасибо Марта!
Он часто говорил мне такие не привычные для моего уха слова. Спасибо, пожалуйста.
Сразу видно, - образованный. Городской! У нас так никто не говорит. Приятно было мне слышать все это.
Мы выпили. . У меня жидкость блестела на донышке, совсем немного, для компании. Только так шибанул спирт по горлу и голове! Страх как сильно!
А ему ничего! Только крякнул, перекрестился и выдохнул.
- Когда уходить будешь? Мне, почему-то хотелось, что бы он пожил в зимушке. Поохотничал со мною.
- Завтра. На рассвете, Марта оставлю тебя. А к обеду к тебе конвой придет. Сейчас они уже в пути.
Я предлагала ему остаться. А когда конвой придет нужно будет схорониться. Я бы их отослала, а он потом жил бы без страха.
- Нет, милая! Не будет того. Они тебе не поверят. Все перероют здесь и если меня найдут, худо тебе будет.
Ночью поднялся ветер. - Это хорошо! Следы заметает. Николай подбросил дров в печку.
- Что, Марта? Спать нужно, завтра день тяжелый!
Лежанка сделана из не струганных досок. На них тряпья разного, вместо матраца. Лежак один. Матвей здесь для себя строил. А он всегда один ходил.
. От печки отсвечивали полоски света.
- Да ты меня не бойся! Ты конечно красивая. И для любого мужика желанная. Только я не трону тебя.
Я молчала. Теперь я уже не знала, хочу я того, что бы он не тронул меня? По телу пробегала теплая и тревожная волна. Николай лег под стенку. Сверху укрылся фуфайкой.
В избе было тепло. Дров Матвей заготовил достаточно.
Я стянула через голову свитер. Сбросила с ног ватные штаны. На мне был тренировочный шерстяной костюм. Николай отвернулся к стене. Бедный! Подумала я. Надо, же! Давно бабы не видел! Захотелось прикоснуться к его белесому ежику. Пожалеть.
А только я никогда еще в своей жизни с мужиком рядом не лежала. Было с Тимофеечем, на охоте. За медведем когда ходили. Так тому седьмой десяток тогда шел. Он мне за отца был. Это не в счет. А чтоб так, с молодым, сильным... Одни в тайге...
Легла тихо и лежу. Спать, куда там! Ни в одном глазу! Час лежу не сплю, второй идет.
Он тоже не спит. По дыханию слышу. Я повернулась к нему лицом. Не помню, дальше как было. А только встала я утром уже женщиной. Ни тогда, ни сейчас не корю себя за ту ночь. Если бы можно было повторить ее.. Все отдала бы, только с ним еще вот так, как тогда!
Спать мы так и не спали. До утра любились. У него тело крепкое, жилистое. Мужицкое!
К утру за окошком пурга разыгралась.. Я ее знаю хорошо. Это 'верховка'. Северный ветер с перевала пришел. На неделю завьюжило. - Куда, спрашиваю, ты пойдешь? Замерзнешь ведь. Да и солдатики по такой погоде никуда не пойдут. Сидят в своих палатках у черного камня, небось. Ждут, когда распогодится.
Рисково, а делать не чего! Пришлось ему остаться. Дрова есть, продуктов еще дня на два, если экономно.
Это и было лучшее в жизни моей время. Так никогда не любилась более. С лежанки вставали только лишь воды испить. Да раз в день суп готовили. Вечером чай. А в остальное время любились.
Третьего дня пурга утихать стала. Николай засобирался.
- Видать тайга нам давала время...Да всякое время у Бога. Пора мне. Я дала ему валенки, что Матвей припас для себя. Снегоступы, топор, нож. Очень я хотела, что бы он винтовку мою взял. А только Коля умным был. Меня берег. Знал, солдаты придут, ружья у меня нет. Значит беглый забрал. В тайге без ружья не ходят.
Напоследок обнялись крепко. Он посмотрел мне в глаза. До сих пор помню тот взгляд.
Через три часа, пришла погоня. Их было трое. Два солдата и офицер.
Ввалились в избушку. Стало тесно и тревожно. Уставились на меня в три пары глаз. Первым пришел в себя офицер.
- Ты здесь чего делаешь!? Кто такая? Где старшие?
Я молчала. Не со страха. Не знала, что говорить. Как отвечать. -Придут, говорю старшие...
-Придут! Только сейчас я одна.
Офицер не поверил.- Как одна! Зачем одна!? Они расположились вокруг стола.
- Корми, что ли гостей! Офицер был наглым и грубым. Такие всегда считают себя хозяевами, где бы они ни были. Солдатики молчали.
- А нечем мне вас потчевать. Пурга, капканы не стоят, продукты все съели. Вот и пошел старшой в артель за продуктом.
Я нагло врала. До этого не помню, что б когда ни будь приходилось врать. Офицер, наверное, учуял в моем голосе дрожь.
- И когда же он ушел?
- Да вот, говорю, вчера ушел, как пурга поутихла.
- Видела здесь кого? Может следы, какие? Капитан начал главную тему разговора.
Меня бросило в дрожь. Пот начал выступать на лбу.
- Нет, говорю. Никого я тут не видела.
- Что же ты не удивилась моему вопросу, девонька? Он начал давить меня словом. Что делать, думаю? Молча накинула на себя тулуп. Открыла дверь, и тут вырвалось из меня
- Да пошел ты, дядя! Получилось как-то естественно и сильно.
Походила я с полчасика, успокоилась. Прихожу, а эти вояки сидят, за столом.
Бутылка спирта стоит, две банки тушенки.
- Садись с нами хозяйка! Офицер не просит. Тон у него приказной.
- Вы, чего уселись как у себя в казарме? Меня стала прошибать злоба. Куда шли, идите! Мне одной хорошо! Вы мне не товарищи!
- Что ты! Хозяюшка! Разве не пригреешь молодцев - хороших? Язык у офицера был уже слабый. Я поняла. Если они останутся на ночь, быть беде!
- Валите, я сказала! Голос у меня был как у Николая. Спокойный и сильный.
Через час они засобирались. Я не знала, что они пойдут в погоню на перевал. Думала назад пойдут, в гарнизон.. А когда уйдут, я пойду догонять Николая. Верну его. И мы здесь еще долго будем.
Но нет, погоня вышла вверх по ручью. К перевалу. Знала бы, ночевать бы их оставила.
На прощание капитан пообещал вернуться! Это звучало, как угроза..
До вечера ждала служивых. Назад к гарнизону, другой дороги, как только через мое зимовье, нету. Но в тот день, никто не вернулся. Я начала беспокоится. Шибко зацепились они за Колю. Как бы не догнали. До перевала день ходу. Всяко может быть. Я пожалела, что не знала, какую ни будь молитву.
На следующий день пурга совсем утихла. Стало спокойно, солнечно и морозно.
Мне нужно идти ставить капканы. Следы посмотреть. Может, подстрелю, что ни будь.
Продукты совсем закончились.
Шла легко. В голове была ночь с Николаем. Я все еще разговаривала с ним, как будто он рядом был. Капканы расставила вдоль ручья. Пятьдесят штук. Когда избавилась от ноши, совсем легко стало плечам. Но на душе... Как, то тревожно. За Николая переживала. Как он там? Встретив следы куропачьей стаи, пошла за ними.
Патрона на курочек было жалко. Но делать не чего, нужно запастись мясом. Стрелять нужно в голову. Потому, что пуля выпущенная с моей трехлинейки, разносила куропатку в перья и клочья. С такой оптикой как у меня попасть в голову куропатки с двадцати метров, это просто. Стрельбе училась с лет шести. В этот период зимы, у курочек брачный период. Они ходят стаями и подпускают к себе близко. Настреляла штук десять. Дня на три, думаю, хватит. Дело к вечеру. Нужно возвращаться.
Подходя к хижине, заметила дымок из трубы. На душе тревожно стало. Не настигли ли моего беглеца? Вокруг стола сидели те же солдатики. Капитан смотрел из под шапки, злобный какой то. Было видно, что они шибко усталые и злые. Сидели молча.
Молчание тяжелое и не доброе.
- Что стоишь? Выпей с нами! Капитан указывал на стол. Я не стала садиться. Спирта в бутылке было на половину. Они разлили. Молча взяли кружки. Выпили не чокаясь, тихо не смотря друг другу в глаза. Тревога ударила меня в грудь. Так за упокой только пьют.
- Что это Вы служивые такие хмурые ? Не случилось чего? Я хотела разговорить их.
Но говорил, как всегда только капитан.
- В том и все дела! Случилось... Он достал сигареты. Чиркнул спичкой. Лицо, подсвеченное огоньком, стало страшным как у вурдалака. Мне захотелось сесть. Ноги как без кости.
- А, что? Волнуешься ты?! За кем переживания такие? Капитан прищурился и уставился смотреть мне в глаза. Я сидела и молчала. При этом смотрела в пол. Думаю, он все понял.
Солдатикам приказал выйти покурить.
- Послушай, девочка! Мы тебя с собою заберем, в гарнизон! Там все расскажешь!
Я не боялась. У меня не было никаких чувств. Но надежда еще оставалась.
- Что с ним? Вы его нашли?
Офицер встал из-за стола. Молча подошел ко мне. Взял за воротник свитера и поднял меня с лавки как ребенка. С силой швырнул к стенке. Сил сопротивляться не было. Прижав меня к дощатой стене, он не отпуская ворота, заглянул в глубину моих глаз. Я пыталась спрятать глаза.
- Ну, рассказывай. Рассказывай, как ты пригрела зека! Как легла под него! Хорош он был?!
При этом он начал трясти меня как дерево.
- Не твое это собачье дело! Говорила я тихо и бессильно.
- Не мое, говоришь! Прихлопну тебя как таракана, что бы ты встретилась на небесах со своим зеком! Не можешь, его забыть!
У капитана был припадок ярости, усиленный выпитым спиртом. На полу лежала пустая бутылка. Вторая на столе, сухая на треть.
Мои ноги совсем перестали держать тело. И оно держалось в вертикальном положении только руками капитана.
- А может, ты всех пригреваешь здесь, сучка! Мое бесчувствие его возбуждало на еще большую ярость.
Здесь он схватил мою грудь рукой и сильно прижал. Я вскрикнула. Поняла, что плохи мои дела. Подумала, может солдатики заступятся.
- Сейчас посмотрим, какая ты баба! Проведем следственный эксперимент. Капитан толкнул меня на нары. Я пыталась сопротивляться.
Зашли солдаты. Они держали меня за руки. Офицер был первым насильником. Солдатики за ним по очереди.
Я перестала ощущать себя. Только было очень тяжело и тесно. Наверное, умираю подумалось мне. Это последнее, что я помню.
Пришла в себя к утру. Руки связаны и привязаны к нарам. Тело...
Солдаты спали на полу, укрывшись тулупами. Капитан на нарах, рядом со мною. В моем спальнике.
Не ужели живая. Зачем? Я же должна была умереть... Ничего не понимаю. Потом начал ум проясняться. Думаю, не потащат они меня в гарнизон. Пристрелят по дороге.
Никто ничего так и не узнает. Да и как я в артели теперь. После этого позора жить не надобно. Был бы жив Николай... Мысль эта обдала меня холодной волной. Сволочи!
Первым проснулся капитан.
- Подъем бойцы! Ему видно было плохо после вчерашнего спирта. Солдаты встали, у них болели головы. Один из них растопил печку. Второй принес льда. Нужен был чай. Горячий и крепкий.
Капитан повернул мою голову к себе. Посмотрел мне хмуро в глаза.
- Живая, здоровая! Солдатик вторил ему в тон
- Что ей сучке сделается!
Вышли они покурить. Наверное, советовались, что со мною делать. Как поступать.
Одно дело зека пристрелить. Другое, женщину. Человека мирного и свободного.
Долго курили. Решили припугнуть. Патроны забрали. На всякий случай.
- Тебе все равно никто не поверит. Смотри, за содействие зеку - под следствие пойдешь!
Я не проронила ни слова, со вчерашнего дня.
И тут капитан решил припугнуть меня. У него это получилось, так как ни у кого.
Он достал из клапана своего рюкзака тряпичный сверток. Медленно развернул его.
То, что я увидела... Там показался человеческий палец. Присыпанный солью, синий.
Я вскрикнула.
- А чего ты думала?! Мы труп потащим в гарнизон?! Вот по этому останку его и определят. Узоры на пальце сличат и определят, что можно списать зека!
Когда уходили, меня развязали. Патроны из винтовки изъяли. Обыскали всю зимушку. Из вещмешка то же патроны вытащили.
- Застрелится, еще! Но капитан боялся не моего самострела. Я это как только поняла, так и план у меня возник. Отомстить! Не за себя. За нас с Николаем.
Патроны, это не то, что меня остановит. Я всегда , прятала две обоймы в схороне.
Так еще Тимофеевич меня учил. Старики они все знают, все предвидят.
Ручей делал широкую петлю. Если напрямки, можно часа два сэкономить.
Да и снегоступы у меня знатные. Не то, что служивые в валенках.
Быстро подготовилась. Теперь у меня была цель. А значит и силы. В голове ничего, кроме как идти быстро к цели. Шла часа четыре. Совсем не устала. В груди росла глухая решимость. Как колокол в голове - 'Я сделаю это!'
Пришла к тому месту, где ручей делает резкий поворот. Там берег высокий. Мертов десять. Обрывается скалой в ручей. По этому ручью шел вверх неделю тому ее Николай.
Что они сделали с ним ,сволочи! Она отомстит за него. И за отца. И за мать, что осталась на всю жизнь без мужика. Передергивая затвор, подумала, и за себя.
Следов на льду ручья не было видно. Значит еще идут, служивые! Нарубила лапника, выложила позицию. За поваленным деревом ее видно совсем не будет.
Цели будут двигаться внизу. Как на ладони, спрятаться негде. Лишь бы осечки ружье не дало. Трехлинейка еще с войны. Но никогда не было у нее осечки, и теперь не будет.
Через часа три будет темнеть. Как бы конвой не стал лагерем на ночевку!
Но не прошло и десяти минут, как на белом льду показались темные фигуры. В оптику прицела хорошо видно. Впереди шел солдат, за ним метрах в трех второй. Капитан отстал метров на пятьдесят.
Это хорошо решила я. Это ладно. Лежать было холодно.
Наметила точку боя. До нее шагов сорок. Представила себе, что не люди это. Звери, кабаны. Загнанный в западню кабан бывает опасным. Меня эта мысль бодрила.
До офицера метров сто. В такую цель я не промажу. У меня была холодная уверенность.
Нет, промаха не будет.
Не спеша сняла рукавицу. Установила на прицеле дистанцию. Прицел подчеркивал висок капитана. Плавно потянула спусковой курок. Он у меня мягким был. Почти неощутимым.
Фигура капитана рухнула вперед и в сторону, противоположному выстрелу. Тело забилось в конвульсиях. На белом снегу черная кровь... Большое темное пятно. Правая рука и нога дергались мелкой дрожью. Солдаты не сразу поняли, что произошло. Они повернулись в сторону выстрела. Потом увидели тело капитана, вернее то, что от него осталось.
Но у меня уже второй патрон был в патроннике. И прицел плясал на голове одного из солдат.
Вдруг они бросились бежать. Но не успел и два шага сделать солдатик. Пуля попала в спину. Он упал на грудь и пополз выгибаясь в спине. Никакого ни страха у меня не было, ни жалости. Я совершенно ничего не чувствовала. Как и тогда у них в руках ...
Третья фигура успела пробежать метров десять. По пути он стянул со спины свой карабин.
Пуля выбрала его ногу. Не то, что бы я смаковала расправу над насильниками. Нет, просто промазала. Упав в снег, он повернулся ко мне. Прозвучал выстрел в мою сторону.
Ну вот, теперь мы на равных, подумала я. Хотя это была, конечно же не правда. У солдатика не было никаких шансов. Подумалось, что если я их оставлю лежать при жизни, к ним придет очень мучительная смерть. До гарнизона полтора дня хорошего хода. Умрут они от холода и потери крови.
Вспомнилось, как Матвей пристрелил больного мерина. Тот смотрел не мигая своим большим и грустным глазом.
-Это так надо! Объяснил он. Что бы не мучался . Выстрелы от ручья были уже из двух карабинов. Но они меня не засекли. И стреляли по берегу, но не по цели.
Я лежала за стволом поваленного дерева. Видеть они меня не могли. Дерево поднималось над землей. Корень наклонял ствол . Прицел высмотрел второго, который был ранен в ногу. Солдат выронил карабин у упал лицом в снег. Третий умер так же как и второй. Быстро, почти без конвульсий. Я встала, отряхнула с одежды иголки лапника. Дело сделано!
Убирать трупы не надо, подумала. Звери уберут. Санитары тайги. Мысль работала четко и ясно. Подумалось, что мне совсем не жалко и не страшно того, что здесь произошло. Все делалось мною как во сне. Программа работала четко и ясно, без ошибок и сбоев.
Я давил ногою педаль газа и тяжело молчал. От того что я услышал, мне было тяжело и муторно на душе, как будто я и был теми солдатиками. Как будто я совершил это насилие над моей попутчицей. Ничего подобного мне не приходилось слышать. И те чувства, которые возникали у меня от услышанного, были новыми и мучительными. Мне не совсем верилось в реальность рассказанного. Но в то же время, я понимал, что дорожные истории и есть самые правдивые и откровенные.
В дороге случайные люди рассказывали все в открытую. Облегчали душу. Знали. Что навряд ли они когда ни будь, встретятся. Да и будет ли кто доказывать то, что доказать нельзя и ненужно.
Марта посмотрела на меня своим отсутствующим взглядом и стала продолжать свой рассказ.
- Дорога назад была тяжелой. Сказывалась усталость. Пришла в полночь. Печку разжигать не стала. Упала на нары и тут же заснула. Утром проснулась от холода. И не, сколько от мороза, сколько от внутреннего холода. Не приснилось ли мне все это? Но пустая бутылка из под спирта, разрушила мою надежду. Мелкая дрожь била тело. Вспомнились конвульсии капитана. Их, конечно, будут искать. Но росомахи и волки уберут следы вчерашнего расстрела. Нужно убрать в зимушке.
Я сгребла все останки вчерашнего обеда и закопала подальше в снегу. Теперь собрать капканы и идти в артель. К вечеру я подготовилась в дальнюю дорогу. Переночевала и на зорьке выдвинулась восвояси.
Когда пришла в поселок, собрались все артельные. Все, кто были свободны в тот день.
Я уже была другая. Как будто кто поменял меня из нутрии. Много событий, произошли со мною. И были они настолько сильными, что изменили меня и внешне и внутренне. Я успела полюбить. Стать женщиной. Ощутить потерю любимого. Убить человека. И не одного...
Тимофеевич плохо стал ходить ногами. Но и тот пришел. Что спрашивают, случилось? Я ведь на месяц уходила, а вернулась через неделю. Пришлось соврать. Сказала, что 'шатун' объявился.
Для артели это серьезный случай. Обсуждали, что бы идти 'положить' медведя. То, что беглый на зоне случился, в поселке все уже знали. Слух доходит быстро. Через неделю донесся слух о том, что погоня вышла и пропала. Ищут их. Я жадно ловила новости. Было страшно, я не знала, что мне делать. А если найдут их? Что если пулю из них вытащат? По ней до меня добраться пара пустяков. В артели начали примечать мои изменения. Оправдывали мое поведение встречей с медведем - шатуном.
Вскоре я услышала, что говорили о том, что останки солдат нашли. И пулю в них нашли.
Пуля от 'трехлинейки'. Такие винтовки у нас в поселке были не только у меня. Но все же редкость. Как бы там ни было, я буду в первую очередь опрошена. Именно я была тогда в тех местах. И у меня в собственности, винтовка - 'трехлинейка'. Как мне было, не жаль, утопила я свой 'винтарь' в проруби.
Пришла с речки и начала собираться в путь. Решила уйти, куда подальше от этих мест. Пусть все поуляжется, а затем приду. Пару лет поживу, поработаю на стройке и приду снова в артель.

Марта замолчала. Словно выдохлась совсем как бегун после трудной и длинной трассы.
Я слушал молча. Она по - моему, меня и не замечала. Это был монолог.
Мы подъезжали к стоянке - ночевке. День сморщился, серая занавесь накрывала тайгу.
Я заезжал на стоянку. Там стояло с десяток дальнобоев.
Как я и предполагал, Марта оказалась единственной женщиной на этом плацдарме трассы.
Ночевка представляла собою площадку метров сто на пятьдесят. Возле трассы вырубили просеку. Бульдозером разровняли площадку. Вот и все удобства. В десяти метрах от площадки, протекал горный ручей. Вода его была холодной. Жесткой и очень пресной.
На стоянке уже горят костры. На рогатинах над огнем висят ведра с похлебкой.
Запах жареного мяса постепенно перешел в звучный гомон. Плацдарм бойцов трассы, превращался в табор кочевников.
Водка и спирт подружились с гранеными стаканами и алюминиевыми кружками.
Постепенно образовался один большой костер, вокруг которого собрались все путники.
Верховодил там мужик, крупный телом, звучный голосом и свободный в манерах.
Мы сидели с моей попутчицей у своего костра. На огне висело небольшое ведерко. Марта была хозяйкой - кулинаром. По ее плану у нас должен быть суп по охотничьи и рагу из тушенки.
От большого костра доносились обрывки фраз, которые настораживали меня.
Разговор или вернее эмоции, перешли в плоскость постельных побед и завоеваний.
При этом народ начал частенько посматривать в нашу сторону.
Я от этих взглядов, посматривал на топор. Он лежал у меня под ногой. В голове проносились десятки вариантов развития событий. В каждом из них я выступал защитником моей попутчицы.
У нас с Мартой возникла симпатия. Такое чувство бывает к кино герою или же попутчику.
Совершенно не принужденное и необязательное. Симпатия, которая обречена на скорое расставание и отсутствие продолжений в отношениях.
Я знал, что мы не будем обмениваться адресами и прочей прощальной атрибутикой.
Короткое спасибо, пожелание удачи. Это все на что можно было рассчитывать. И именно эти наши отношения вносили привкус откровения и доверия. Отсутствие психоаналитической школы при Советах - заменяли посиделки за бутылкой, в купе поезда, на кухне у друга и прочие необязательные отношения. Необходимо выговориться человеку. И эта необходимость находит себе выход в таких незамысловатых монологах.
Не далеко от нас шумел ручей, неся в себе талые воды. Огонь лизал дно нашего котелка. Над нами взошла полная луна. Северная идиллия бывает далеко не всегда. Мы сидели у костра и наслаждались неспешностью бытия.
Я просил Марту рассказать о дальнейших ее похождениях.
Она палкой ворошила угли и неспешно продолжила рассказ.
.


.



Ж Е Л Е З Н А Я Р Е К А.


Наступила весна. Я жила у родной тетки в низовьях Катуни, куда уехала, оставив свою артель. Большой поселок, стройка. Возводили громадный лесокомбинат. В те времена 'Великих Строек', все стройки имели статус всесоюзных.
И ехали на них все, кому надоело быть таким, как все - мещанами. Но приезжали на Севера, и через время становились такими же, как и все вокруг - северянами. И снова, через время бунтарский дух руководил мытарем. И он, построив одну стройку, ехал на другую. Себе он объяснял эти беспокойства, как желание заработать деньги. На самом деле деньгами этот люд пользоваться не умел.
Тратить их было не где и не за чем. Их тратили в ближайшей поездке на Большую Землю в отпуске, или что еще хуже копили на сберкнижке, укрепляя финансовую мощь государства.
Я работала разнорабочей. В смысле носила песок, утрамбовывала бетон. Работа была городская и совсем не та, которую я желала. О том, что я промышляла охотой, никому не говорила.
Охотники здесь были не нужны. В этих местах охотой развлекались.
О своем прошлом, хотелось позабыть. Но забвение никак не приходило. Солдатики те, перевернули мою жизнь. Но как ни странно, о случившемся я не жалела. По другому поступить я не могла. Единственно о том желала я позабыть. Ах, если бы можно было вырезать часть мозга, ту в которой память.
Весной я подыскивала работу. Поселок мне надоел своим шумом и хаосом. Все были мне не знакомы, да и не хотела я никого знать. В тайге, в артели, все жили как одна семья. А здесь...Решила пойти в речпорт. Узнать, что у них есть для меня?
Порт стоял стороной от поселка. Как бы другое государство. Там и столовая своя и контора. Рем цеха на берегу. Гудки, дым костров и стрелы портовых кранов, придавали всей этой картине романтическую окраску. Мне во что бы то ни стало, захотелось здесь работать. И чтоб не на берегу. На корабле, конечно же! Наверное, надоело мне бетон месить.
Придя в порт, я зашла в контору. Нашла дверь с табличкой 'Отдел кадров'.
В комнате было накурено и суетно. Стучала пишущая машинка. Шуршали бумаги.
Сотрудников было человек десять.
- Мне бы на работу к вам, в порт. Я обращалась ко всем сразу. В образовавшейся тишине, ко мне полетели взгляды - стрелы. Осматривали меня по городскому. С головы до ног и обратно к верху.
-Что же тебя милую, так то к нам прибило? Тут мужики и те сбегают! Ко мне заговорила пожилого вида дама, фронтовой внешности.
- Иди, дочка садись ко мне за стол. Женщина оказалась начальником отдела. У нее был стол по более, чем у остальных и на столе стоял телефон. А это означало привилегию. Звали женщину - Мария Петровна.
- Мне бы, какую работу, так, что бы на плаву. На пароходе, или еще чего. Что бы от людей подальше. Я села напротив начальницы.
- Ясно, куда метишь! От людей, говоришь? Нету у нас такого. Всюду люди. В судоремонтный нужны работники. Ты чего умеешь делать?
У меня чуть не вырвалось, - стрелять! Но во время пришла в себя.
- Ну... Месить бетон, я и на стройке могу...
-Вот и хорошо, милочка! Давай в судоремонтный, к Кузьмичу. Он тебя там и определит.
Я молча кивнула головой и направилась к выходу.
- А только не вздумай на буксир пойти! Марья Петровна явно была обеспокоена этим буксиром.
Выйдя из душного помещения, я облегченно вздохнула. Так пташка малая выпархивает из дупла, бросается вниз к земле и расправив крылья подымается к небу.
Подошел мужик в спецовке, измазанной мазутом. Я его не видела, он со спины зашел. Шлепнул меня ладошкой ниже спины и звучно засмеялся. Сделал он это беззлобно, мимоходом и уже направился идти дальше по своим нуждам. Но вдруг моя рука сама, без моего на то ведома со всей силы приложилась к его затылку.
Мужик взялся за голову обеими руками и внимательно посмотрел на меня. Рука у меня тяжелая.
- Ты кто такая!? Ты чего дерешься то! Я ж любя!
Я хотела послать его, и вообще как-то нагрубить ему. Но у меня тут же пропал интерес к его личности.
- Слышь, милый! Что тут у вас, буксир на реке есть?
- Да есть...Плоты за собой водят. А ты чего хотела то?
-Как думаешь, баб они берут с собою?. Есть там работа бабья то?
Он теперь посмотрел на меня как на прокаженную или шлюху какую. В те времена именно так смотрели на продажных баб.
- Работа, говоришь? При этом как - то похабно похихикал. - Есть работа там, есть точно. Бабья работа. Ты сходи к Михайлычу... Он бабу себе на буксир ищет.
Я узнала у него, где стоит буксир. Любопытность моя сама направила ноги в 'малую гавань'. Там стоянка флотилии малых судов.
На реке был организован сплав. Для комбината нужен был материал, много леса. В верховьях его валили, сбивали кругляки в плоты. Река с норовом. Частые шиверы да перекаты не пускают плот в низовья, разбивает о каменные берега . Вот буксир и направляет плот в стремнину.
Буксир малый, плоскодонный. Мотор у него сильный - дизель! В воде не глубоко сидит. Камни и пенные валы его враги.
'Малая гавань' представляла собою широкий и глубокий залив - 'пузырь' на русле реки.
Там был представлен весь буксирный флот. Пароходики были небольшими, чернорабочими трудягами. По бортам с лева и с права, висели автомобильные покрышки. Борт поднимался над водою метра на полтора. Посреди буксира рубка, с трубой, как атрибутом пароходного полка. Без трубы суденышко было бы похоже на большую лодку.
На корме стояла лебедка, на которой был намотан стальной трос. Им то и тянул буксир строптивые и непослушные плоты.
Я подошла к первому же попавшемуся прохожему. Им оказался мужик, похожий на краба.
Приземистый, широкий в плечах. Руки он носил, разведя их в стороны, как клешни.
Одет был в тельняшку, на голове фуражка.
- Слышь, морячек! Где мне здесь Михалыча то найти?
Тельняшка посмотрела на меня испытующим взглядом.
- Тебе, зачем он? Не в работники ли к нему? При этом глаза его улыбнулись, так как будто он спрашивал, не в постель ли я к нему.
- Ну и в работники! Тебе то чего?
Краб ухмыльнулся, показал на стоявший неподалеку буксир. Развернулся всем телом.
- Везет же Михалычу!
Я подошла к судну. На черном борту белой краской написаны не понятные мне цифры. На палубе хлопотали двое. Они что-то перетаскивали с борта на борт. Это что-то было тяжелым и мужики, отчаянно матерились. Я дождалась, когда они закончили свою работу. Сели на фальшборт и закурили. Здесь они меня и заметили.
- Красавица, один из них худой и долговязый, обратился ко мне. Ждешь кого? Заходи к нам. Покурим разом. Нам веселее и ты не соскучишься!
- Я Михалыча ищу. Где мне его увидеть?
Второй работник буксира низкорослый крепыш, заломил кепку на затылок.
- У, ешь... Ты, что на подряд к нам, что ли?
- Ну вроде того. Узнать за работу пришла.
- Ну везет же кепу! Крепыш поднялся на ноги и начал осматривать меня с ног до головы.
- Сейчас придет! Ты, слышь, подожди его. Он тебе все и расскажет.
Через недолгое время, появился тот, кого я ожидала. Тот час, как приметила его, шедшего от пригорка, сразу поняла. Это он - Михалыч. Обладатель высокой фигуры, в плечах широченная сажень. Волосы белесые, подбородок как каблук, крепкий. Одет он был в тельняшке. Брюки армейские - галифе, заправлены в яловые сапоги. Ну, ковбой с журнала, ни дать, ни взять. На вид ему было, лет тридцать пять.
- Михалыч, это к тебе красуля! Длинный доложил капитану обо мне, тем самым, облегчил мне мою вступительную речь.
- Тебе чего, девушка? Голос у капитана был басовитым и тихим.
- Говорят у Вас работа есть? Я оробела совсем. Как будто на медведя в лежняке набрела.
- Кто это тебя к нам то надоумил?
- Сама, говорю. Сама услышала, люди болтали. И вот... Пришла.
Михалыч посмотрел на меня внимательно, с прищуром. Как бы подумал, с чего бы это она?
- Пошли! Он увлекал меня в рубку буксира. Я оглянулась на матросов. Те молчали. Весь их вид говорил, - иди, сама же хотела.
Страха перед этим властным и сильным капитаном - Михалычем, у меня совсем никакого.
Я вошла в рубку. Лестница вела в низ. Там небольшая площадка, на которой стоял капитан.
- Смотри сюда. Вот четыре двери.
Действительно. Вокруг него были четыре стены. В них двери с закругленными углами. В дверях круглые оконца. Чудно, все никак на суше. У меня возросло желание работать на этом суденышке. Я очень боялась, что Михайлыч мне откажет.
- Вот здесь, капитан открыл дверь в кормовой отсек,- здесь дизель. За него отвечает наш моторист Вася. Ты его видела на палубе. Эта дверь, есть гальюн. Он открыл дверь в правом борту. Я заглянула и поняла, что это самый, что ни на есть, обыкновенный туалет.
Следующая дверь, по левому борту, открылась в кубрик команды. Там была койка, над ней ,вторым ярусом еще одна. Миниатюрный шкафчик, совсем маленький столик.
- Так живут наши матросы. Михайлыч толкнул четвертую дверь. Она вела в носовое отделение.
Здесь я увидела широкую койку-диван. Большой стол. Шкаф с книгами. Еще один закрытый дверками шкаф.
- Это моя каюта. Капитан посмотрел мне в глаза, как бы спрашивая, - ну как?
-Здорово, сказала я. Мне очень нравиться. Чистота у вас здесь! Порядок.
Действительно. Каждая вещь, знала свое место. Так бывает только в армии и на флоте.
Михайлыч зашел в каюту и жестом пригласил войти меня. Сел за стол. Указал на стул. Было тесно. Стулья оказались, как и стол прикрученными к полу. Я села на краю стула, поджав ноги.
- Тебе лет, то сколько?
- Двадцать, ответила я. Хотелось соврать и прибавить себе годков пять, но я не могла врать. Сказала, как меня зовут, что я с верховьев реки. Откуда точно, называть не стала. Прошлое для меня перестало быть, как перестали быть те солдатики. Что лежат в тайге.
И не то, что бы я их жалела. Нет, мне себя жалко становиться. Перепортила я свою жизнь. Нет мне теперь покоя.
О Коле, почти никогда не вспоминала. Так, иногда, когда засыпала под теплым и уютным одеялом. Поджимала как в детстве ноги к животу. И тогда вспоминался мне мой лагерный беглец. Хорошо вспоминался, тепло. Вспоминались его крепкие и нежные руки и колючий подбородок.
Я невольно взглянула на руки Михайлыча. Он взял чайник и разлил по алюминиевым кружкам.
- А теперь я тебе расскажу о нашем деле.
- 'Корыто' наше я тебе показал. Рейс в два конца, длится, когда как. Бывает месяц , а бывает и полтора. И все разом на одной посудине. Каждый день одно и тоже. Вахты, жрать, срать. Крепить тросы, чинить машину. Не каждый стерпит такой ритм.
Река, это отдельная тема. Четыре порога, пять шивер. Вверх идем налегке. Но против 'течки' - тоска и дикость! Дизель - зверь. Прет так, что букс наш летит над водою. Но если захлебнется, или еще чего - пишите маме мелким почерком! Четыре букса под водою гниют на ' Валином' пороге. Плотов там побило несчитано. Самый, что ни на есть, мерзкий порог. Только мне он по душе! Вот и не вредит он мне. На реке, здесь своя философия! Она, Катунь как бы живая, ее уважать надо. Тогда все у тебя, будет хорошо.
А только она, не всех уважит. Немного народа 'зацепилось' на реке. Все больше после первого рейса бегут.
- Ну как? Еще желание есть?
-Есть, капитан, ты сказывай, чего бабы у тебя тут делают? Какая работа для меня найдется?
- Работа по хозяйству. Камбуз, плита стоит в рубке. Три раза, как на войне. По графику.
Жрать на воде, сама понимаешь, хочется по-звериному. Стирка. А то ведь вонь от робы, уже через неделю. Приборка на судне. Об оплате. Отдельная тема.
Мне деньги были не к интересу, но я выслушала внимательно. Оказалось, экипаж буксира получал плату за работу по ставке, которая называлась, сдельно - премиальною.
Деньги государство выкладывало за рейс. Одиннадцать тысяч рублей. Огромная сумма.
Авто 'Жигули' стоили шесть тысяч. За рейс платили денег на две машины!
Но за эту сумму капитан должен был расплатиться за топливо. Купить провиант, оплачивать всевозможные ремонты дизеля, красить судно и т.д. Оставшиеся от накладных расходов деньги, делили между собою. Капитан получал половину. Остальные деньзнаки предназначались команде равными частями.
Как правило, на расходах экономили. Топливо покупалось официально у государства в минимальном количестве. Остальное, горючее, докупалось у шоферов по дружеской цене. То есть, почти бесплатно. Продукты стоили не дорого, тем более, если их покупать оптом у знакомого повара поселковой рабочей столовой.
Таким образом, от рейса оставались деньги в количестве десяти тысяч.
Еще две тысячи шли на взятки тем, кто давал 'добро' капитану и кому он отчитывался . Но оставшихся восьми хватало, что бы жить безбедно и сыто. Матросы получали больше тысячи рублей, что даже по северным меркам, были очень и очень не малыми деньгами. За сезон, как правило, буксир успевал 'сходить' пару раз. Очень не многие успевали и три раза. Возвращались уже по холоду в конце сентября, начале октября. В октябре становился лед на реке, и навигация прекращалась. Буксир поднимали краном на берег. Где команда еще месяц приводила его в порядок. Затем, до апреля месяца все разъезжались, кто на Материк, домой, кто на стройку, подзаработать денег. Навигация начиналась в конце мая. По высокой еще воде шли буксиры в верховья. Спешили к плотам, которые там называли - составами. Кто быстрее поднимится, забирал выгодный состав. Выгодность состояла в том, что бы успеть к 'хорошим' бригадам. Это те, кто на совесть сбивали составы. От качества собирания и связывания плотов, зависела безопасность плотогонов и скорость сплава. Кому попадались ' лагерные', то есть составленные в зонах зеками, тот в сезон больше одной 'ходки' не сделает. А если разойдется состав по реке, то не только оплаты не получит команда, но и штраф заплатит. Вот и спешат на перегонки буксиры к верховьям реки.
В трюмах везут подарки бригадирам. Их они прикармливали и приманивают всяческими подарками. Вот и сейчас Михайлыч приготовил 'своему' бригадиру особый сувенир.
По великому блату, заплатив три цены, приобрел телескопическое пластиковое удилище. Новинка, которой еще никто не видывал. Производства страны Восходящего Солнца. Легкое и удобное. Три штуки на стройку 'выбил' снабженец. Двести рублей государственная стоимость. Михайлыч у него выманил за четыреста. Но оно того стоило! Хариус, линек, будет сам прыгать на берег. Бригадир довольным останется. И другому капитану, как только Михайлычу, состав не отдаст.
Я слушала рассказ . Было понятно, что он любит эту работу. Не простую, тяжелую мужицкую работу. И реку, если и не любит, то уважает. Подумалось что, и я реку теперь уважаю. А что работа тяжелая, так и я всю жизнь среди мужиков. И бабьей работы там не было для меня.
Я слушала Михайлыча и смотрела на него такими глазами, что он меня даже не спросил, согласна ли?
Чай в кружке давно остыл.
- Капитан, когда в рейс? Я готова к работе.
- Ну, что ж. Я ничего от тебя не скрывал. И учти себе. Будишь ныть, в первом же поселке ссадим. Да, и отдельной каюты у тебя не будет.
Это он говорил об этом, как бы промежду прочем. Как само собой разумеющееся.
- Со мною каюту будешь делить. Или с матросами, сама выбирай.
Вот так, все было хорошо! И тут надо же! Ну, нет, есть же какой выход...
- Как же это, спрашиваю? Что, значит без отдельной комнаты? Как я буду переодеваться и вообще, не порядок!
- Все! Нет разговора. Нет времени на тебя. Ты не хочешь , я не могу. Встал, тем самым показывая, что разговор окончен.
Я была в отчаянии. Так представила себя в команде, и даже полюбила эту работу, а здесь...А теперь... Что же это я?!
- Ну, что же ты, Михайлыч! Я же очень хочу к тебе в команду. А постоять за себя я всегда смогу! Он остановился, посмотрел на меня через плечо. С улыбкой полной снисхождения сказал
- Завтра, в семь приходи, знакомится будем.
Ушла я с буксира, совершенно обессиленная. Как будто смену на стройке отработала.
Пришла домой, сомнение мне грудь рвет, а поговорить не с кем. Тетка в мои дела не касалась. Подруги я себе не завела, о друге и говорить не о чем. Мужики меня не интересовали.
Ночь лежала с открытыми глазами.
Светало рано, часов в пять. Весна вот, вот войдет в силу. Река уже вскрылась ото льда и бушевала половодьем. Вместе с рекою бушевала во мне жизнь. Я вот она. Молодая, сильная, никому не нужная. И мне никто не нужен. Что-то не так, со мною происходило. Что-то менять нужно было! И я знала, что река изменит мою жизнь. Мы с ней так похожи!
Она, Катунь так же одинока, так же норовиста, как и я.
Теперь я точно знала. Утром я буду в 'малой гавани'.
Ноги шли плохо. Не уверенно. Все думалось о каюте капитана. Как это мы делиться будем? Неужели нигде места отдельного от команды, для меня не найдется.
Но вспомнив четыре двери, поняла - не найдется.
Ну и ладно. Ничего, Михайлыч не такой, что бы похабничать. Этот не станет ничего дурного делать. Он хороший.
Так я шла к новому месту работы и уговаривала себя 'не дурить'
Надела синюю спецодежду - комбинезон. На стройке получила. Еще совсем хорошая, один раз постиранная. Посмотрела на себя в зеркало. Фигура у меня была на зависть бабам. Ноги длинные и сильные. Грудь налитая, девичья. Талия такая, что ладонями охватишь, пальцы сомкнуться. В общем, ладная я девка была. Косу свою я состригла. Жалко было. А только, как приехала на стройку, так и срезала. Не носят городские косы. Да и не зачем она мне. Волосы не красила. Противно мне было это крашение. У меня тогда они были, черные как смоль.
Я шла по берегу. И не было ни одного мужика, кто бы ни оглянулся мне в след. Спиною эти взгляды ловила. Ровно в семь утра, я была у судна.
Первым явился Вася. Поднявшись на борт, сел и закурил папиросу. Делал он это, не спеша, солидно. Как бы настраивал себя на работу. Или серьезный разговор.
Поднял голову и долго всматривался мне в глаза. При этом молчал. Смотрел и молчал.
Было не ловко. Я решила заговорить первой.
- Вот ... Пришла.
Вася плюнул через губу за борт. Было не понятно, по ли этим выражая призрение, то ли настороженность.
- Ну, и чего Михайлыч ? Берет тебя? Сказал и как бы перестал обращать внимание к моей персоне. Занялся спичками и потухшей папиросой.
- Не знаю... Сказал знакомиться будем.
- Чего тут знакомиться!? Послезавтра в рейс! Мать его... Полухин, вот завтра выходит. А как наш состав у Кавы заберет? Чего нам тогда? К зекам идти? Я эти дрова не попру! Не камикадзе, не подписывался!
Я не знала, кто такой Кава, но поняла, сегодня решится моя судьба.
Вася был мужиком неопределенного возраста. Бывают такие. Смотришь на него и понимаешь, ему больше сорока. Но если окажется шестьдесят, не удивляешься. Как и все, кто имеет долговязую, сухую фигуру, Вася имел холерический темперамент, искуренную и пропитую нервную систему.
Появился второй матрос. Я о нем знала, что должность его на судне - рулевой. В противоположность Васе, он был среднего роста, ближе к низкому. Заросшее щетиной лицо. Заросшесть его, могла называться бородой. Добрые и веселые глаза, выдавали легкий характер весельчака, матершинника и бабника. Руки у него были крупные и
волосатые. На правой кисти наколка- 'Федя'.
- Привет, привет, славному экипажу, славного букса под названием - К-сто РК. !
Посмотрел на меня внимательным мужским взглядом
- А знаешь, как нас величают? Он имел в виду буксир. Сам же и ответил
- Касторка! Во б..ди, придумали! Я Михайлычу говорил, смени номер! А он ни в какую! - Ты то чего к нам? Никак подписалась на сезон? При этом Федя зашел ко мне в профиль и очень удивительно, с прищуром, посмотрел, рассматривая мое ухо.
- Сбежишь милочка! В первом же порту, сбежишь! Как воды испить, сбежишь, едрена мона!
Я молчала и думала о том, как бы мне быстрее сбежать от этой команды. Желания идти с ними в поход и жить на площади двадцати квадратных метров все лето, абсолютно пропало.
И, наверное, я бы совершила бы свой побег, если бы минут пять было у меня.
Но в этот момент появился капитан. Все замолчали и приготовились к встрече. Я, на пример расправила плечи. Грудь распирала мой синий комбинезон так, что лямки начали врезаться мне в плечи. Михайлыч был немногословен.
- Пришла, стало быть! Достал сигареты. Модные, болгарские. Называются 'Стюардесса' Мужики, наверное, рассказали тебе о прелестях речной жизни? Капитан посмотрел на мужиков и улыбнулся.
- Обещали, что сойдешь в первом же порту?
- Нет, Михайлыч. Они говорили о райском уголке, под названием 'Касторка'. Я пыталась пошутить. У меня это выходило не очень...
-Ну, стало быть, познакомились. Ты вот, что. Если идешь с нами, принимай хозяйство.
Если нет, не держу, ступай себе с миром.
Потом кеп давал распоряжение матросам и казалось обо мне, забыл. Когда Федя с Васей разошлись каждый по своим делам, Михайлыч занялся мною.
Показал камбуз, хранилище продуктов. Дал мне сто рублей и наказал докупить то, что я считала нужным. И не спрашивая моих вопросов, удалился в контору.
Я стояла на палубе в той позе, в которой слушала капитана. В руке была зажата купюра.
Пришла в себя минут через пять. Поняла, я иду в рейс. Не помню, какие у меня были эмоции. Кажется, ни каких и не было. Был шок. Сейчас я понимаю, если бы Михайлыч меня уговаривал, или хоть как бы выказывал мне симпатию, я бы, конечно же, не пошла с ним. Но капитан был равнодушен, команда насторожена.
День прошел как, я точно и не помню. Как в тумане все! Что - то покупала, на камбузе раскладывала кульки с крупами. Банки с тушенкой сложила в ящик под полом. Трюм - называется. Закупила мыло и стиральный порошок. Ведра, тазики, кастрюли лежали в рундуке под правой шконкой. Под левой лежали крупы и прочие продукты.
К вечеру кэп объявил дату выхода.
- Выходим послезавтра. Пять утра, отдаем швартовы. И что б без опозданий и задержек!
Коротко, ясно, как армейская команда. Мне эта лаконичность, нравилась. Не нужно сомневаться, обдумывать. В речи капитана чувствовалась уверенность компетентность.
Федя и Вася выразили бодрую радость, и предложили отметить это как следует!
Я перенесла новость настороженно и молчаливо.
Ну. Что ж! Вот новая страница моей жизни! Будь, что будет! Все ж лучше, чем было! Стройка мне так опостыла так, что одна мысль о возврате к бетономешалке, вызывала у меня уныние и брезгливость.
Послезавтра наступило завтра вечером. Я лежала в своей постели и разглядывала потолок. До старта моей новой жизни, оставалось три часа. Заснуть я не надеялась и поэтому обдумывала важную для меня проблему. Я думала о совместной каюте с капитаном.
Как это будет? И зачем это! Но тут же я понимала, что по-другому никак не будет.
В голову приходили образы Михалыча - рыцаря. Вот он милостиво уступает мне нашу шконку, а сам уходит... Но дальше мысль упиралась в вопрос, куда? Не хотелось отвечать. Ну вот мне чудится в моем полусне, что я всю ночь стою на камбузе...
Фу ты, бред какой! Так прошла ночь. В четыре утра я умывалась и готова была пить чай.
- Что так рано, спросила тетя. Я объяснила ей, что сменила работу, и что возможно меня не будет месяц или больше. Тетя Ира всплеснула руками и вздохнула, - Ну удачи! Приедешь, расскажешь!
Я понимала, что была обузой в ее не маленькой семье. И мой отъезд пришелся как нельзя кстати. Муж тетки, поставил условие - ультиматум. Выселить меня в недельный срок.
Выйдя на улицу, я почувствовала облегчение. Свежий ветер пах талым снегом и водою.
Мне нечего терять подумала я.
К нашему буксиру я пришла первой. Уже через минуты три подошли одновременно Вася и Федя.
Капитан вправе задержаться.
Я хлопотала на камбузе. Разожгла керосинку, набрала воды прямо из речки в чайник. Здесь все пьют воду из реки. Поставила на огонь и стала готовить бутерброды.
- Твою мать!!! Ворчал Вася. Он хлопотал у дизеля. Что-то ему не нравилось. Впрочем ему редко когда что нравилось. Руки у него всегда были запачканы мазутом, картуз козырьком на затылок, волосы на глазах. Во рту папироса 'Беламорканал'.
- 'А ну как песню нам пропой веселый ветер...' напевал песню Федя. Он возился у рулевого устройства.
- А вот и кэп! Всем смирно, капитан на судне! Шутливо скомандовал Федот.
Я приготовила чай. Крепкий, душистый с добавлением мяты. Пригласила всех за стол.
Подобием стола служил ящик, в котором стоял неизвестный мне механизм.
На судне все пространство использовано по максимуму, оптимально. Рундуки и полочки, шконки и пайолы, были продуманы, надежны в использовании.
- Ну, что команда!? Готовы на 'Карфаген' за орденами!? У Михалыча явно было хорошее настроение.
- Да какой там, бля.. Карфаген! Вася не глядя капитану в глаза начал жаловаться. - Форсунки так и не сменил, насос как баба, то дает давление а то у него голова болит!
- Ну ты мне об этом насосе уже третий сезон талдычишь. Михалыч закуривал свою 'стюардессу' - Ничего, послужит еще.
- У меня как в аптеке, кэп! Федя расплылся в улыбке. - Все шепчет, как часы.
Мы перекусили моим нехитрым завтраком и стали готовиться к отходу.
Все документы на отход Михалыч выправил с вечера. И нам оставалось только отдать швартовы и выйти из порта.
Двигаясь малым ходом, наш ' Касторка' прошел мимо высоких сгорбленных трудяг - портовых кранов. На рейде стояли и готовились к выходу еще несколько буксиров. Все они были нашими конкурентами, и мы их тихо презирали.
Каждому из конкурентов были прикреплены клички - определения. На пример К - 83 на котором капитаном неуютный и угрюмый мужик, прижилась кличка - 'мракобес'.
К- 105 был у нас - 'жопа' Они в прошлом сезоне выходя из 'стойла' протаранили кормой рыбацкий ботик. Ботик затонул тут же, команда из трех рыбаков спаслась вплавь. До берега пятьдесят метров.
Дело было так. Вечером команда буксира отмечала удачный поход, из которого только что вернулась. Капитаном на К-105-ом был молодой парень, лет тридцати. Звали его Вова. Он был полноват и нагловат. Являлся родственником начальника порта и поэтому чувствовал себя тоже начальником. С матросами он не церемонился, бил кулаком в зубы по поводу и без.
И вот пьют они самогон. Начали с обеда, и теперь был вечер. Ночь еще не пришла, но день уже уходил, и видимость была совсем малой. Речь завел рулевой Митя - 'череп'. Череп, потому, что голова его была всегда побрита. Проделывал он бритье своего черепа каждое утро и в любых условиях.
- Вот я, говорит Череп, с закрытыми глазами букс выведу из бухты. Он был опытным рулевым с десятилетним опытом.
Выпили еще по пятьдесят. Вова совсем не трезвый не мог потерпеть такого возвышения над его капитанским присутствием.
- Да хули там выводить... Любой пацан выйдет.
С ними пила Маня - 'ураган'. Кличку получила за свой характер и умение пить спирт не разбавляя. А еще на спор перепила Леху Шкета. Тот считался по этой части чемпионом. Дело было так. В местной портовой забегаловке собиралось народа до сотни душ.
Стоял туман от табака и отборной матерщины. Вокруг большого стола из струганных досок, собирался народ. Гул, теснота. Лампочка под потолком проглядывалась неясным светлым пятном.
Напротив сидят Леха Шкет и Маша Ураган. Все остальные стоят за спинами, нервно кричат, курят и тоже пьют спирт. Посреди соревнующийся стоит чайник. В нем неразведенный спирт. Шкет с Маней пьют на спор.
Если Маня спор выигрывает, Шкет ей покупает выпивку на протяжении года. Покупает он всегда, когда она этого пожелает.
Если Шкет победит в противостоянии, Маня дает Шкету везде и всегда, по его требованию.
Это особо заводило присутствующий люд и гомон стоял ужасный. Большинство поддерживало Шкета. Они были солидарны мужицкой неудовлетворенностью и ухарством. Баб на стройке было немного. Нормальные, конечно же замужем. Такие как Маня, были с норовом и не всегда желанными. Они пили, дрались и отличались от мужиков немногим.
И вот пьют Леха с Маней спирт. По условиям договора им нельзя закусывать. Можно выкурить папироску между принятием дозы. Пили из граненных стограммовых стаканов.
Первые три стакана выдержали стойко обе стороны. Зрители что-то кричали, хлопали по плечам. В общем, подбодряли. Но в голове у участников уже был туман. Шкет, курил свой 'Памир', и от сигареты ему было еще хуже. Маня хоть и баба, но хитра была. Не курила. Хотя и хотелось очень. Но как подумает она, что ноги нужно будет раздвигать перед этим мудилой весь круглый год, так и силы прибавлялись. Силы приходили со злость.
Она материлась и терпела. После четвертой, оба стали молчаливо раскачиваться. Сил говорить не было. Шкет, молча, совершенно бессильно показал пальцем на пачку 'Беломор - канала'. Ему кто-то воткнул папиросу в губы. Поднесли спичку. После третьей затяжки, Леха упал со стула. Падал он на спину, при приземлении разбил себе голову.
Маня этого практически не видела. Но она сидела вертикально. При этом пыталась, что -то говорить.
- Ну, бля... Ну ураган, бля... Говорила пьяно и еле слышно Маня. Так она заработала кличку и выпивку на год вперед.
И вот она сидит с командой К-105, и пьет самогон. Когда Вова - жопа сказал о том, что любой мол сможет... Маня Ураган , к которой Жопа 'клеился', не промолчала.
- Кэп сказал, значит могет! Покажи им Вовчик!
Тут все засомневались и стали требовать показа.
- Все нах.. за борт! Я сам покажу как надо ходить на буксе! При этом он начал всех выталкивать на берег. Маню конечно же оставил на борту. Так как предвкушал победную сцену. Выйдя из бухты он загонит букс в первую попавшуюся заводь. Маня по его плану должна отдаться победителю.
Глаза завязывать не было надобности. Вовчик почти ничего не видел. Во первых было темно. Во вторых он был изрядно пьян.
В то время, когда спорщик врубил реверс дизеля, в бухту заходил после удачной рыбалки маленький баркас. Удар пришелся прямо в борт невезучего баркаса. Кормовая лебедка буксира прорубила огромную дыру в борту. Баркас тонул, его капитан извергал на Вововчика разные ругательства.
- Жопа ты, мать твою!!! Жопа ты! На берегу стояла толпа зевак.
Так и прицепилось к Вовчику его кличка.
Вода в реке была свинцово-черной. Наш буксир натужно ревя дизелем, шел вверх по течению. Шел в пене и брызгах свинцовой воды разрезая ее форштевнем как ножом.
Зрелище для меня завораживающее и нереальное. Свежий, прохладный ветер в лицо, скалистые берега, заросшие лесом. Мощь и сила реки делали и меня такой же сильной, ловкой и свежей в своих эмоциях. Хотелось кричать, петь песни. Любить и быть, для кого ни будь нужной и ожидаемой. Что бы ждали и скучали. И что бы я тосковала по берегу.
Все на борту, были заняты своей работой. Вася в моторном отсеке, с паклей в одной руке и гаечным ключом в другой. Федя в рубке, недалеко от меня. Он держит руки на штурвале и то и дело вращает его то в одну сторону, то в другую. Михалыч что-то рассматривает в кормовой лебедке. Он озабоченно трогает руками трос и какие то рычали. Его глаза выражают тревогу и заботу.
Я готовлю щи. Мясо еще свежее, завтра в ход пойдет тушенка. Керосинка, на которой я готовлю, находится в подвешенном состоянии и как бы наш кораблик не взлетал на волнах, кастрюля со щами оставалась в одном положении. Этому способствовал кардан, устройство на котором крепилась керосинка. Тем не менее, когда мы входили в шиверу, кастрюлю приходилось держать руками.
На реке были препятствия, которые носили до сих пор не известную для меня терминологию. Шивера, это подводные камни, через которые перекатывалась вода. Их много, они создают видимость стоячих валов, на которых наш буксир взлетал носом и тут же по закону компенсации нырял в воду.
Пороги со своими 'бочками' и 'ямами'. Я быстро привыкала к действительности.
День заканчивался. Мы входили в бухточку, под названием 'оленья'. Это была небольшая заводь, со спокойной водой. Берег хоть и каменистый, но пологий. Швартовы крепили к лиственнице, которая росла склоняясь над водой.
Все работали без разговоров, слаженно и четко. Меня начали посещать мысли о ночевке. Не выходило из головы то, что шконка, была у нас с кэпом одна на двоих.
- Марта! Жрать хочется, давай готовь ужин! Кэп распределял работы.
- Мужики, собирайте дрова, посидим вечерком у огня.
Стемнело окончательно. Вокруг тайга, и река. Шум быстрой воды заглушал тихие слова и горло с непривычки напрягалось от громкой речи.
Мы сидели на берегу. Поваленное дерево служило мне стулом. Метрах в двух горел костер. Дров было не жалко, сухие и порубленные лежали тут же. Вася с Федей постарались.
- По соточке бы... Мечтательно произнес Вася. На судне был 'сухой' закон. Михалыч не терпел пьянства. Да и на других буксирах было так же. По-другому быть не могло. Законы здесь писаны кровью.
Я заметила, что из - под свитера капитана, на поясе, просматривался бугорок, как бы там что то было за поясом. На мой вопрос, Михалыч отмахнулся. Отстань, мол. И вот, когда он потянулся за поленом, я увидела наган. Темная, вороненая сталь блеснула освещенная бликами костра. Вот он закон реки, подумала я. Позже я узнала, что капитану в походе разрешалось практически все. Он нес ответственность за судно и людей, и эта неограниченная ответственность давала ему такие же неограниченные права.
- По соточке будем пить на верху, когда состав зацепим. Федя так же мечтал пропустить в себя спирту. - А вот была история. Лет десять тому, я работал на ледоколе. Было это в Дикси. Льды там становились уже в конце июля, и работы у нас было полно.
Вертолетчиком был на ледоколе, Боря. Кличка у него была Бой. Сам малый, жилистый живчик. С ним было весело и не скучно. Выпить любил, страсть как. Вертолетчики на Севере, особая каста.
Ну, все на Северах пьют, но этот особенно, со вкусом пил. На судне, ясное дело закон. Нельзя! Но, конечно же, все пили. Не сильно, что бы старпом с кэпом не засекли.
Пошли мы в дальнее плавание, как-то. С Большой Земли какие то прилетели. Высокое начальство. Киногруппа и все такое. Шли мы к Мурманску выполнять задание Партии. При этих словах Федя задумчиво улыбнулся. Было видно, что партийных он не любил и говорил об этом с прищуром в глазах и улыбкой на устах.
-Ну а нам что, зарплата идет, контора пишет. Хоть в Америку.
С киношниками познакомились сразу же. Я там рулевым, вроде как белая кость. Нормальные ребята. Вечером гитара у них, коньячок. Благородный напиток дня через два закончился, и пошел наш медицинский, чистейшенький как слеза спиртюша.
Закон среди нас был. Утром, не пить и даже для опохмелки ни - ни. И вахта по трезвому стоять обязана. Не шутки, Арктика вокруг. Про Титаник все знаем, в тех краях это сталось.
Ну вот. И спирт через неделю кончился. Душевно пить спиртик под гитару. А у киношников там один мужик серьезный певчий был. Так душу выматывал, ни одна баба так не смогла бы. Сам песни складывал. Я его потом по телику видел.
Как-то сидим, закусываем. И все разговоры, - вот бы спиртику бы хлебнуть. Анекдоты травим да Большую Землю вспоминаем. И тут Боря Бой, идет куда то, и через время приходит с банкой. В ней спирт плещется, литр не меньше. Ну, Бою чуть ли не на руки, качать. Где спрашиваем взял? Молчит, да долго его мы и не терзали.
А Боря спирт этот с вертолета слил. Есть там система анти обледенения. Знали бы, не пошел бы в горло тот спирт.
Случай стался через неделю. В ста пятидесяти милях застрял сухогруз. Нас стал вызвать на помощь. Обычное дело, ничего особенного. От маршрута не далеко, сходу выдернем и проведем.
Обычно, что бы найти оптимальный путь, высылали Борю на вертолете. Он смотрел на состояние льдов и рекомендовал курс. И вот, Боря с кинооператором взлетают и берут курс на сухогруз. Мы тихо радуемся, так как по негласным законам, нам перепадет чего ни будь с сухогруза. Обычно спиртом и благодарили.
А тут, как на грех мороз крепчает. Погода портится, поземка по льду. Вот-вот пурга начнется.
Боря на миль пятьдесят отлетел и обледеневать начал. В смысле вертолет покрывается коркой льда. Сам корпус, ладно. Но если винт обледенеет, все - кранты! Для этого винт смачивается спиртом, что бы не обледенеть. Его то мы и выпили.
Летят они с киношником, а машина дрожит как баба перед родами. Назад повернули, а только не долететь им при таком морозе. Боря выбрал льдину и сел на ней. Мы получили его сообщение. Идти туда не меньше чем десять часов.
Сразу они храбрились. Через пару часов мерзнуть стали. Еще через час ночь настала. Сидят, значит они в машине, от пурги прячутся. А Боре захотелось... ну в туалет.
Вышел он на льдину, снял штаны. Холодно, ветер, мороз. В это время, неподалеку медведь на нерпу охотился. Учуял он Борю и идет к нему из-под ветра. Из любопытства наверное. Темно, не видно медведя и не слышно - ветер. Когда Борюся увидел белого, от страха и отчаяния не надевая штаны вскочил, и как медведь зарычал. При этом инстинктивно поднял руки вверх. В общем, невольно получилась боевая медвежья стойка.
Медведь, видимо не голодный был. А значит не злой. От такого безобразного Бориного вида оторопел. Фыркнул, развернулся и ушел. Боря еще часа два приходил в себя, трясся от холода и страха.
На утро мы их нашли. Старпом причину аварийной посадки, конечно же, нашел. Борю лишили всех премий, почестей и списали на берег. Но теперь все знают. Что Бориного детородного орудия, боятся даже медведи.
Федя закончил рассказ. Дрова догорали, и пора было размещаться на судне на ночевку.
- Первая ночь, она как... Вася замолчал под взглядом Михалыча.
Да и без Васи в воздухе повисло напряжение. Его наверное создавала я, так как не знала как себя вести. И главное как будет вести себя Михалыч?
Я присмотрелась к нему.
Высокий, ладный. Крепкий мужик, не глупый и не злой. Черты лица мужицкие и по-своему даже красивые. Любая баба мечтала бы о таком.
И если бы где в другом месте встретились - наверное, я бы растаяла перед таким. Но здесь пахло, какой то обязанностью. Как штатным расписанием что ли. Не по мне это было.
Я поймала себя на мысли, что даже имени не знаю Михалыча. Да и как-то странно бы звучало, если бы я называла как-то иначе нашего капитана.
Каюта, которая мне раньше казалась огромной, теперь была совсем маленькой и тесной.
Иллюминатор, столик. Шкафчик и большой диван. Он был прикручен ножками как и вся мебель, к полу. Раскладывался этот диван в кровать, которую можно было назвать двуспальной.
Будь, что будет, подумала я.
- Ты располагайся, а я подойду попозже. Михалыч пошел в рубку к Феде планировать завтрашний день. Слышались обрывки фраз - Порог проходить будем... Камень там, помнишь...
Я разложила диван, достала ватное одеяло и подушку. Не раздеваясь, легла в постель на левую ее половину. Закрыла глаза и попыталась быстро заснуть.
Было еще холодно, апрель. Но в каюте было достаточно тепло. Дизель за день нагрелся и теперь отдавал тепло по всему буксиру.
Незаметно я заснула. Очевидно, новые и сильные эмоции привели меня в состояние усталости. Проснулась я утром. В иллюминаторе было видно, как таяла ночь. Темные краски сменились на серые. Я подумала о Михалыче. Капитана рядом со мною не было. Поднявшись на локтях, я вдруг увидела его. На полу был простелен матрац, на котором под ватным, стеганным одеялом мирно досыпал капитан. У меня от такой неожиданности, прошел сон и появилось чувство теплое и нежное к этому большому, сильному мужчине.
Немного не ухоженному и молчаливому. Благородство, которое проявил Михалыч, родило во мне чувство сильное, намного сильнее чем благодарность. Я еще не знала, как его назвать, но фантазии уже рисовали картины благородного капитана и нежной и ласковой меня, хозяйки - кухарки этого корабля. Теперь буду хозяйничать только для него одного и только.
Капитан, как бы почувствовал на себе мой нежный взгляд, или время уже было просыпаться, перевернулся на спину и приоткрыл глаза. Увидев мою улыбку, сам улыбнулся.
- С добрым... немногословно приветствовал Михалыч.
- Как тебя зовут? Я говорила шепотом. Как будто боялась разбудить кого то.
Он нахмурился, как бы что-то вспоминая.
- Меня? Михалыч... Фу ты, черт! Костя, я. Константином стало быть зовут. И заложив руки под голову продолжал сонно и неспешно - Чуть не забыл. Как-то никто и не спрашивал.
- Давно? Давно не спрашивал никто имени ? Как же твои женщины тебя называют?
- Женщины? А.... Он сел в своей постели и посмотрел на иллюминатор.- Ну все, хватит болтать о ерунде. Михалыч пытался казаться строгим. - Давай завтрак готовь. Через пол часа выходим.
Я разожгла керосинку, поставила чайник. И только тут заметила за собою, что улыбаюсь.
Так без причины, просто улыбаюсь. Давно со мною такого не было.
Федя, увидев меня, расплылся в улыбке. Подошел, раскинув руки как медведь. Шутливо и нежно обнял и сказал, - Ну, поздравляю хозяюшка! С первым днем, тебя!
Вася вышел на палубу опухший и злой. Ему плохо спалось, очевидно опился чаем.
- Да храпит этот мудильник, как дизель ревет ночью! Это он на Федю. Тот виновато отвернулся.
- Ну, нет ты представляешь, я третий год с этим косорылым чуть ли не в одной постели! Марта, давай меняться. Я тебе все отдам, только бы не спать с этим!
Раньше я, может быть и обиделась бы на его предложение. Но я улыбалась. Вернее улыбка была у меня внутри.
Решился главный вопрос, который меня так мучил. Теперь нормально. Теперь можно жить. Михалыч - Константин - Костя, оказался мужиком благородным, о чем я и не предполагала, но на что надеялась.
Весь день мы шли по реке против ее мощного течения. Я кормила обедом, мужики работали. Жизнь на буксире налаживалась.
На вторую ночевку стали с закатом солнца. Нашли заводь, завели швартовы. Все как вчера. Теперь усталость не так завоевывала мое тело как вчера. Наверное, я привыкала к этому суровому, размеренному быту.
Как и вчера, я готовила диван на ночевку. Достала матрац из рундука и простелила Косте-Михалычу на полу. Легла в спортивном костюме под одеяло. Всплыло в памяти прошлое. На мне был тот же шерстяной костюм, что и тогда в зимушке. Стало от этого как-то неуютно. Дверь в каюте открылась, и вошел Михалыч. Лампочка не горела, так как мы экономили аккумуляторную энергию. Капитан молча лег и укрылся одеялом.
Ну нет, я спать не хотела.
- Михалыч! А дом у тебя есть? Дети и вообще? Меня распирало любопытство.
- Ты чего Марта не спишь? В его тоне появились какие то не то, что бы нежные нотки..
Но они были не грубые и не командные. А какие-то доверительные.
- Дом есть. Все остальное было. Сказал он и умолк казалось бы до утра. Но я была настойчива. - А куда оно делось, Михалыч? Я хотела сказать Костя. Но язык не мог повернуться в ту сторону.
- Да куда... Черт его знает куда! И Михалыч нехотя начал свой рассказ.
- Гонял я плоты по Лене. Давно дело было. Сразу подручным ходил. Там река не такая как у нас. Буксиры не нужны. В верховьях зеки плоты рубили. Вот мы эти плоты и водили в низ.
Через три года бугром меня поставили. А вообще, я москвич. Закончил Бауманку и решил романтики хлебнуть. Ну вот значит, жизнь устанавлиться стала. В Ленске я дом срубил. Денег заколачивал столько, сколько в Москве на всю жизнь хватило бы. Да деньги там не в чести были. Лес, строй материалы почти даром. Харч много не стоил. Ружье имел. К охоте интерес был. Как дом построил, через год жену туда ввел. Женился, стало быть. Девушка из Ленинграда у нас лаборанткой трудилась. Красивая и гордая. Я за нее со всеми поселковыми мужиками передрался. Синяки не сходили с лица. Но все же завоевал. Моею стала. Ну, дом есть, жена есть. Одно плохо. Все лето я на сплаве. Зато зимою дома. Так, иногда на охоту уходил. Хорошо нам было. Но через три года нашего жития, приключилось мне гнать плот. Ничего особенного. Если не считать, что в тот год дождей выпало три нормы. Вода высокая, быстрая. Нам бы отказаться. Да кто ж послушает бригадира? Надо говорят план выполнять. Давай мол, тебе не в первой!
Ну и пошли мы. Я и со мною еще трое. Как только первый порог прошли, понял я, что мы попали в ревун. Ну, это когда река нестандартно себя ведет. Редко такое случается. Наверное, после дождей успокоиться не может.
А только назад уже хода нет. На третьем пороге, он был особенный, не простой, состав мой налетел на горбыль. Скала из-под воды выходит, - горбылем зовут.
Плот, стремнина поперед реки ставить начала. И что там поделаешь!? Михалычь, выдохнул разочаровано-печально и повернувшись лег на спину. Очевидно не зажила в душе его болячка.
- Разметала река наш состав по бревнышку. Мы все в воде, бревна друг на друга громоздятся, как в мясорубке.
Как оказался на берегу, не помню я. Только своих мужиков я так и не нашел. И не видел их больше никогда. Мне, стало быть, повезло больше. Это я тогда так думал, когда отлеживался на бережку. Не знал, как все дальше обернется.
Вещи наши, продукты одежду и всяко разное, все река унесла. Что было в карманах, то и мое. А было в них пачка папирос да коробок спичек. И все! Старики учили, что бы всегда за плечами мешок был с едой да с огнивом. Не слушал я их, думал ерунда это все.
А к ближайшему жилью топать верст пятьсот. Плоты за нами в этом сезоне уже никто гнать не будет. Я это знал точно. Назад вверх по реке верст по более, чем вниз.
Стоял тогда месяц август. Лето еще, и это меня спасло. Ягода, грибы. Только пробираться сквозь лапник, да заросли таежные не просто. В день верст по десять, пятнадцать проходил. Мне бы плот соорудить. Да ведь ни топора, ни тросов. Ничего не было.
На ягоде опять-таки долго не проживешь.
Я стал из веточек сосновых ловушки на мышей да птицу ставить. Мяса в мыше мало. Но все же есть. Спички я высушил, костер по вечерам организовывал. На берегу котелок наш нашел. Река мне шанс выжить подбросила. Суп с мышей да грибов делал. Но это редко. В основном голубикой да брусникой питался.
Дней через двадцать и спички закончились. Совсем я плохой стал, а только на одной злости иду.
- Не можешь ты река, думаю так просто меня одолеть. Дома жена меня ждет. Это силы прибавляло и я шел. Когда совсем слабый стал и подыматься тяжело было, встретил у реки зимуху. Она была срублена добротно. И банька по черному была там. Нож был. Топор и спички. В банке-жестянке чай и немного крупы гречневой. Закон такой у охотников. Уходя, оставить спички и немного продуктов. Пересмотрел все углы и ящики. Нашел рваные штаны и старый свитер который, скорее всего похож был на тряпку. Так как был тогда сентябрь, холода ночью пришли не шуточные, находка эта была мне, ой как кстати. Ночью спать нужно, набираться сил. А я трясусь от холода и утром идти тяжело.
До людей, по моим расчетам было верст сто. Это дней десять хода. И я рвался в путь. Но шли осенние дожди и я не решался выйти. Пережду, думаю и посуху пойду.
Дожди шли сильные и прекратились в самом конце сентября. По ночам мох изморозью брался, да и днем холода уже становились. Понял я, что зимовать надобно мне. Сил у меня маловато, по ночам холода такие, что даже найденный мною свитер, не спасал. Может, кто из охотников придет капканы ставить.
У меня были два коробка спичек. Топор, нож. Собирая ягоды и грибы на зиму, я нашел два капкана. Очевидно, охотник их оставил по неизвестной причине.
В зимовье я нашел моток медной проволоки и два капкана на соболя. А значит можно ставить петли на куропатку и ловить мелкого зверя.
Больше всего меня тревожило то, то у меня не было зимней одежды и спичек было маловато. Я пересчитал их, сорок три штуки.
И я начал заготовку дров. Топор был хороший, кованный. Точилом служил мне речной камень.
Михалычь, рассказывал мне свою историю, как бы говоря сам с собою. И я поняла, что за это долгое время, которое он находится здесь на стройке, он не говорил об этом ни с кем. И вот сейчас его 'прорвало'
-Дров за десять дней я заготовил на всю зиму. Благо сушняка хватало. И далеко ходить не надо. Плавник на реке. Который прибило к плесу. Да валежник в лесу. Рубишь весь день. А на следующий стаскиваешь к зимушке. Так и шел день за днем.
Пришли холода, охотника не было. Как бы я ни ждал. По началу каждый день выглядывал на реку. Она, как дорога была. Вдруг какая ни будь лыжня покажется. Или след машины. Или еще какая ни будь душа живая проложит по снегу свои следы.
Ан, нет... никого. И рядом жилье. Вот. Сто верст всего. А не дойти мне. На ногах лапти рваные из старой кожи. Что то вроде бы летних туфлей. На плечах рубаха, да свитер рваный. Штаны. Только в больших фантазиях штанами назвать можно. Неделю похода по льду, да по снегу, не выдержит мой организм.
В печке дрова сутками горят. Спичек мало потому и поддерживал огонь. Да и тепло организовывать надобно. Днем иду ставлю петли из медной проволоки на куропатку. Каждый день сотню штук делаю. Из низ две, три штуки обязательно попадаются. Те четыре капкана, что от охотников остались, то же не простаивали. Но в них реже зверь попадался. Куница бывало приходила. Писец, случалось попадался. А чаще всего заяц.
Котелок у меня есть, соль есть. Сковородка даже была. От чего же не жить?! Безбедно жил, нечего Бога гневить. Баньку иногда топил.
Так я дожил до начала марта месяца.
Стояла теплая погода. Сугробы сверкали серебром на солнце. Хотелось домой. Страсть как хотелось! Жена там. Дом, друзья. Ждать наверное устали. А только до конца апреля ждать решил.
И вот как то к вечеру снег за дверью заскрипел. Я схватил топор на всякий случай и отворил двери зимухи. На пороге, весь в инеи и изморе стоял мужик, по виду охотник. За плечами ружье, здоровенный рюкзак. На поводьях небольшие сани. На них горб закрытый тряпкой и бережно увязанный веревками.
Сразу он оторопел и стоял молча. А я накинулся на него с расспросами да объяснениями.
В общем звали того промыслового человека Степаном. Его это были угодья и зимуху он рубил. Заварили чаю. Давно я не пил такого напитка. Он свои припасы открыл. Отъелся я в тот вечер. Даже спиртика хлебнул. Как уснул и не помню. Утром стали говорить о дороге назад. Да только Степан не рвался в город. Он собирался неделю - вторую по промышлять зверя. А затем пойти обратно в город.
Мне он выделил из своих запасов валенки и телогрейку называемую ватником. Вот я и решился не ждать Степана, а выйти самому.
Мороз стоял не шибкий, градусов до десяти. Шел я по руслу реки. Она промерзла до дна и была хорошей дорогой. Ночевал в ветвях лапника, нарубив их под себя и соорудив подобие крыши. У ног разжигал нодью. Два сухих дерева, а между ними костерок. Всю ночь горят, зверя пугают да и тепло дают. Так и шел шесть дней, пока не вышел к людям.
Через два дня добрался попутками к себе в Ленск.
Вот тут и начинается кино. Как приехал, машина остановилась на улице, где жил мой дружек Мишка. Тот как увидел меня, как от покойника отмахиваться стал.
- Да мы тебя похоронили пол года тому, как ты пропал! Как же это мол, не может быть и все такое... Не пустил он меня домой. За стол усадил, бутылку достал. Стали мы с ним закусывать.
- Нинка твоя ждала тебя! Ой как ждала, сокрушался Мишка. А только ты, говорит, Костя не вини ее. Ушла она к другому. Покручинилась, погоревала, а мужиков у нас сам знаешь сколько. С председателем сельсовета живет. Во как!
Я рванул к своему дому... А только все кто меня встретят, горестно как то встречали.
А дальше разговор с Нинкой. Не простой разговор. С этим мудилой председателем разговаривать спокойно начал. Да не удержался. Разбил рожу ему в кровь. И если бы не растянули нас, убил бы! Как есть убил бы!
Потом милиция. Следователь по особо важным. Потом КГБ, и снова следователь допытываться начал, как это я плоты погубил? Народное достояние и все такое!
В общем, суд и десять лет общего режима.
Через пять лет вышел досрочно. Но только в доме жить не смог.
Вот и уехал сюда. На стройку. А тут те же плоты, только на буксе, по такой же бешенной реке.
В общем, давно это было. Забылось все.
Михайлыч закончил свой рассказ, а я все лежала и не могла поверить, что вот так может быть. Мне захотелось рассказать свою историю. Только я поклялась перед иконой, что никому не расскажу, покамест лет десять не пройдет.
У меня боролось чувство жалости к сильному и красивому мужику с чувством нежности и какой - то слабости, о которой знают только бабы.
Долго я не могла уснуть. Только к утру уставшая от своих дум о Михайлыче и о самой себе, от своих фантазий и от реалий, я уснула.
Новый день сулил новые картины и новые чувства. Буксир ревел дизелем. Река летела нам на встречу как летит новый день на встречу своему хозяину.
К вечеру прошли один из самых больших порогов. Но как сказал кэп,- он добрый.
Третья ночевка была в тихой заводи. Мужики завели на борт швартовые, на берег бросили трап. Костер на берегу, ужин из супа, гречки с тушенкой. Запивали чаем.
- Тушенка, - поперек горла, Вася скривил гримасу так, что всем сразу стало понятно, насколько поперек.
- На охоту бы, что ли, а то все магазинское да казенное. Федя поддержал моториста.
У меня чуть не вырвалось, можно мол я!?
Спать ложились сразу после ужина. Разговор не заводился, и Михалыч скомандовал, отбой. Подъем должен быть в шесть, а светало в пол шестого. Вот я и удумала.
Встала в половину пятого. Ружье с патронами стояло в металлическом ящике. Ящик в нашей с Михайлычем каюте. Ключь от замка на связке ключей. Которая лежит на столе.
В общем, за пол - часа до рассвета я была уже в тайге.
Тропу, что проторили сохатые, я нашла быстро. Как? А просто повезло. Зарядила два ствола жаканами и стала выжидать зверя. Знала, что сохатый обязательно по утру к водопою пойдет. Позицию выбрала с под ветра и уселась в лапнике так, что стоя в метре не увидишь меня. Вот времени только маловато. Успею ли до подъема на буксире?
Но тогда удача была со мною. Сохатый шел опустив голову, и как бы принюхивался к тропе. Я увидела его метров за пятнадцать. Старое чувство курка хлестануло по сердцу.
Сохатый - зверь мощный. Не одного охотника подымал на рога. Раненый зверь мог затоптать своего обидчика и порвать рогами на мелкие кусочки.
Но только я не думала о том и мой палец гладил курок моей двустволки.
Выстрелила я дуплетом, что б наверняка. С пяти метров и прямо попала под лопатку. В сердце, значит.
Сохатого выстрел откинул метра на два. Затем он встал на дыбы. Я просто обомлела. А все же баба я! Но затем с задних лап он так и рухнул на тропу.
Лапы еще дергались мелкой дрожью, а я достала нож. Со знанием дела пустила кровь, так как делала это не раз в своей прошлой жизни.
Случилось подстрелить мне сохатого за пару километров от стоянки нашего судна и через пол - часа вся команда разыскивала меня, идя на выстрел.
Все стояли над сохатым и молчали. Никто не решался первым выплеснуть свои эмоции.
- Как же ты это!? Произнес Михайлыч как то с жалостью и недоумением смотря на голову сохатого. Мне показалось, что не зверь лежал перед нами. А человек.
- Да вот, говорю. мясо надо мол к столу. Вот я и взяла в руки ружье.
В общем, отругал меня кэп по - полной. А только я начала замечать, что на меня не так как ранее стали смотреть Вася с Федей. Да и Михайлычь как то по - другому со мною говорить стал. Пропал его снисходительный тон, появились какие - то нотки уважения.
Сохатого мы разделали. Перенесли по частям на буксир. Часть мяса пустили на солонину. А из другой части.... Чего я только не готовила. И котлеты и отбивные. А какой суп получился! Сама не ожидала.
Так мы пробирались в верховья Катуни и через две недели прибыли на место.
Встречали нас чуть ли не все поселковое население. Бугор Кава, здоровенный бородач и матершинник был в первых рядах.
Они с кэпом обнялись, обозвали друг друга по матушке и пошли пить спирт.
Михалыч подарил Каве японский пластиковый телескоп, чем вызвал град радостной матершины.
Да е.... твою же.... Да ты же Михалычь как в воду смотрел, как он мне нужен! Во б... Ну с... и т.д.
И тут случилось Каве увидеть меня. Начал расспрашивать кэпа, кто? Да что мол, она как?.
Ну и сразу мне понятно стало. Что глаз он свой блядский, положил на меня.
Я была в Михайлыче уверена, но все же пошла в каюту, и дверки ружейного ящика как бы нечаянно оставила открытыми.
Тем временем вся наша команда и бригада лесорубов дружно уничтожали наши запасы спирта, припасенные для этого самого случая.
Пришел Вася и сказал, что мол меня все ждут за столом. Только я знала, что из этого ничего хорошего не станется. Через пол - часа пришел Федя. Я поняла, так просто от меня не отстанут. Делать нечего. Надобно идти.
Возле большой избы под навесом стоял рубленный дощатый стол. Лавки из струганных досок. За столом человек двадцать лесорубов и среди них экипаж Касторки.
В голове стола с одной стороны сидит Кава. С другой, напротив, Михалычь.
На Каве синий рабочий комбинезон, майка из под которой виднеются кусты зарослей черных и кучерявых. На голове фуражка одета лихо, на бикрень. В уголку рта папироска, на толстых пальцах наколка. Было в нем килограмм более ста, о чем говорило мощное и развитое тело. Говорил он громко с тоном не допускающим возражений.
- Ну кто мне б... указ! Михалычь, как решим так и сделаем, е... его мать!
Мне было не понятно при чем тут мать и чья она.
Увидев меня он встал, раскинул руки и глядя на меня прорычал не выпуская при этом из уголка губ папироску.
- Ну е... Михайлычь! Ну ты даешь! Красуня, твою же в три якоря мать!
Я чувствовала себя какой то собственностью Михалыча, которую оценивал его приятель.
- Как же тебя мне называть, красавица! Прорычал Кава и взяв за шиворот рядом сидящего работника вышвырнул из за стола. Тем самым освобождая место, как я поняла для меня.
- Садись милая со мною! Не просил а приказывал Кава.
Я посмотрела на Михалыча. Тот встал и поманив меня жестом к себе сказал,
- Мартой ее зовут. Хозяйка она моя. Он сделал нажим на слове моя, как бы разрешив этим 'моя', вопрос.
- Ну раз твоя, разочаровано произнес Кава, тогда как е... , понятно! Ладно, давайте пить спиртюшу за наших дорогих гостей!
Тут поднялся шум и все подняли свои алюминиевые кружки, тем самым выражая друг другу почет и уважение. Да только я своим бабьим чутьем поняла, не отступится от меня так просто Кава.
В ночи мы поднялись на наш букс. Как не уговаривал Кава Михалыча лечь в избе, тот не соглашался. Говорил, что капитан покидает судно только в одном случае и то последним.
Работники бригады, в основном бывшие зеки. Зона она тут недалеко. Освободившись, многие зеки оседали на том же лесоповале, только вольном.
Правда, вольного здесь было мало. В бригаде законы волчьи. И главным законом был 'бугор'. Он, так же как и Михалычь носил на поясе наган и был альфой и омегой всего мироздания. Находилась бригада в пяти километрах от поселка и была практически автономным жизненным островком. Работали они сезонно. На зиму уходили в поселок, где оседали кто где. Кто в общежитии. Кого баба какая пригреет, а кто и сам где ни будь в балке или еще какой избушке. А к весне снова под начало Бригадира. Вот такая жизнь была у вольных лесорубов. К весне не все конечно приходили. Многих повязала милиция за дебош и отправила в места недавно отбываемые, другие спивались и тихо в местной больничке отходили, отмучившись на небеса. Но вместо старых работников появлялись новые.
И только Кава, вот уже много лет был не сменным бугром, президентом, богом для тех кто приходил под его начало. Людей своих он не жалел. Мордобой был любимой формой разговора бугра со своими подданными. Говорят двоих он приговорил и расстрелял. За воровство. Начальство не вмешивалось в дела бригадира, требуя только план.
Мы расположились на буксе каждый на своем месте. Шел третий час ночи и ужасно хотелось спать. Вдруг за бортом, на берегу послышался звучный голос бригадира. Он вызывал Михалыча, поговорить. Я напряглась, как гитарная струна, так как знала, разговор меня не минует.
Уж не знаю я, как они там беседовали, но только кэп мой пришел через час. Весь не свой, как кол прямой и как молния горячий. В ту ночь мы не спали.
Я предложила ему ложится на диван. Он не соглашался, но и не отказывался. Казалось он меня не слышал. Всю ночь мы с ним проговорили.
И только через многое время я узнала, как разошлись бригадир и Михалыч.
Как только Михайлыч вышел на берег для разговора, Кава предложил продать меня ему, так как он, меня видишь ли полюбил! Вроде бы предлагал такую сумму, что можно было бы смело ехать в Москву и жить остаток дней своих не беспокоясь о хлебе.
Когда Костя твердо сказал - нет, тот рассвирепел и заявил, что леса Михайлыч не получит.
И когда кэп обернулся и собрался уходить на судно, бригадир предложил, что мол пусть рассудит случай.
- Раз мы не можем разойтись мирно, давай отдадимся случаю. И пусть из нас останется один. И он, дебил предложил сыграть в русскую рулетку.
Ну, это когда один патрон и барабан, который вращается на удачу. Мужики на Северах это мужики! Не мог отказаться Михалычь. И соглашаться не должен был, но и отказываться не мог!
И вот они, выпив по стакану граненному спирта, вытащили свои наганы! Михайлыч рассказывал мне через долгое время. Но и по времени прошедшем, голос дрожал.
Патрон один в барабане и жизнь одна на двоих. Условились давить на курок, покамест выстрел не выйдет.
Первому жребий выпал Михалычу. Весь покрылся потом мой кэп, хоть ночь и была холодной. Приставил к виску ствол.
Ах, кабы знала я! Нажал курок, холостой прозвучал щелчек. Сразу же опрокинул стакан в себя, Михалыч сразу закурил папиросу 'Беламор Канала' Пять лет не курил. А тут, нате вот...
Кава, в прошлой жизни имел нормальную фамилию, - Каверен. Взял наган, и видно было, как рука его дрожит очень мелкой дрожью. Приставил ствол к виску. Долго стоял и смотрел мутными глазами в никуда. Палец дрожал, и все никак не придавал движения курку.
И все же щелчок прозвучал. Но он был не такой, каким бывает удар бойка в пустоту. Слышно было, что боек ударил в патрон.
Вытащили патрон из барабана. Так и есть. Осечка. Патрон имел отметину от бойка. Наверное отсырел, или не судьба. А может... Ну не пойман не вор.
После этого они напились до чертиков решив, что судьба сделала свой выбор. А значит, я остаюсь при Михайлыче и этот вопрос больше не подымается.
Было у меня чувство ноющее и подленькое, которое говорило мне - вспомню еще Бригадира.
Тем ни менее дни шли, плоты сбивались в состав. И пришел час отхода. Домой, на стройку.
Впрочем дома там моего никакого и не было. Дом мой был там, где была я.
Вот этот буксир. А семьей мне стали люди, которые окружали меня.
Федя, с ним у меня установились дружеские отношения. Добрый, немного неповоротливый смешной и веселый Федя!
Вася, чуть агрессивный, суетной матершинник и бабник. С ним я тоже нашла дружеский язык.
Михалыч.... Здесь было все сложнее. Я не понимала, кем же мне был наш кэп.
Я питала к нему теплые и заботливые чувства. Впрочем, что - то большее, чем просто забота.
Наши отношения разрешились просто, как просто они и начались. На второй день после того как мы отправились вниз, ночь выпала лунная и тихая.
Проходили мы место равнинное. Плесы, да заводи. Мерно урчал дизель, мы плавно и неспешно шли своим курсом. Завтра река будет совсем другая. Но сегодня...
Я стояла у стола и не слышала как ко мне подошел Костя. Когда обернулась, наши лица были близко настолько, насколько невозможно разойтись просто, как будто бы это случилось случайно.
Любились с ним мы так страстно, как тогда... Впрочем нет, не хорошо ровнять этих двух моих мужчин. А больше у меня и не было никого. Николай, тогда в зимушке. Да вот Костя - кэп. У обеих не простая судьба.
Наутро вышли мы оба счастливые и усталые. Костя сменил Васю, который простоял вахту пол ночи, сменив Федю.
Мужики несли вахту на тихой и гладкой воде. По три часа за штурвалом.
На быстрой по двое. В порогах, должны быть на палубе все и в полной боевой готовности.
И вот наступил тот день который нес нам быструю воду. К ночи должны были подойти к порогу. Задача стояла перед нами простая. На плесах тащить за собой состав. А в пороге заводить его в стремнину. Т.е обходить прижимы и шиверы, 'носороги' и прочие препятствия. И за все это в ответе был мой кэп, мой милый Михалыч.
В ответе он был перед руководством порта, стройки, партии и прочего сброда бездельников сидящих на берегу и кричащих лозунги и девизы.
Чувство, что Бригадир еще напомнит о себе, не оставляло меня. Мне казалось, что я еще увижу его маленькие наглые глазки и папироску в углу толстых губ.
Все произошло ночью.
Мы вошли в порог. Стояла полная луна и было светло как днем. Голосов не было слышно, так как шум воды был настолько мощным, насколько мощна была сама жизнь, ломавшая все на своем пути. Пути судьбы предназначенной нам свыше.
Михалыч кричал, размахивал руками, указывая рулевому направление движения буксира.
Я стояла в рулевой рубке слева от Васи. Справа стоял кэп. Федя, цепляясь за поручни настройки, пробирался на корму. Буксир сильно кидало с борта на борт.
Он частенько зарывался носом в пенный вал, от чего вся палуба была мокрой.
Неожиданно все услышали крик Феди. Он что - то кричал, показывая рукою на состав. При этом мы почувствовали толчок, как будто кто то подтолкнул наш буксир вперед.
И тогда, всматриваясь в темноту ночи, я увидела ужасную картину.
Бревна первого плота, начали разъезжаться в стороны. При этом они 'плясали' в волнах порога и мы видели их торцы торчащие столбами из воды.
Начал быть хаос из бревен, на которые наваливали тонны воды, а сзади подпирали другие плоты, которые потеряли правильное направление. Отдельные бревна при этом, неслись к нам, и грозили протаранить наше суденышко. Ужас охватил меня и я вцепилась в поручни так сильно, что чуть не обломила медную трубу, служившую мне опорой.
Капитан молча оттолкнул плечом Васю и крепко взял штурвал. Так крепко, что это было видно по его спине, по его рукам и по тому, как он широко расставив ноги, принялся управлять буксиром.
Дизель работал на максимальные обороты, уводя наше судно от бревен, которые получили свободу и уже мчались в бешенном пенном потоке к нам, как бы говоря, -постой, мы все равно быстрее!
Плот разлетелся на половину, а вторая половина волочилась за нами, тормозя быстрый ход буксира.
Капитан громким и спокойным голосом, насколько можно было спокойным, отдавал команды.
- Рубить конец! И Вася с Федей начали орудовать кувалдой, пытаясь перерубить толстый стальной трос. Этому мешала ужасная качка, которая швыряла матросов в разные стороны, не давая размахнуться молотом.
- Марта! Спички, ножи, котел, продукты в мешок! Тащи его на палубу. И одень пояс!
У нас были пробковые пояса, которые нужно было одевать когда мы проходим порог. Обычно этого никто не делал. Но это обычно.
Я попыталась собрать аварийный мешок. Но у меня это не получалось. Меня кидало по камбузу от одной переборки к другой.
Вдруг все мы услышали удар в корму. Затем еще один. Это бревна, от разошедшегося плота, начали догонять нас.
Еще удар и с низу под брюхом нашего суденышка раздался частый стук.
- Винт! Винт помяло бревно! Кричал Федя!
Дизель издал последний чих и остановился. Наш букс стал теперь неуправляемым и несся окруженный бревнами - убийцами вниз по течению.
Лицо капитана казалось спокойным, ни один его мускул не выражал ни паники ни трусливой суеты. Он командовал четким и громким голосом.
- Одеть всем пояса! При этом сам стоял не двигаясь.
Было совершенно понятно, что судно приговорено к гибели, и теперь нас должна волновать лишь собственная судьба.
Страх был. Но паники не было, спокойствие капитана, оно дорогого стоит!
Я натянула на себя пояс и пыталась завязать постромки связующие его две половинки. Федя, уже справился с этой процедурой и теперь протягивал спас пояс капитану. Тот казалось бы не видел протянутой Фединой руки, держащей спасительное средство.
Тут же мы услышали удар в днище. Потом еще один. Третий был настолько сильным, что буксир накренился и мы услышали как скрипит железо теряясь о подводный камень.
Трос уже был перебит и мы кружили в волнах подставляя борта лагом к волнам.
Суденышко кренилось так, что мне казалось, оно обязательно должно перевернуться.
Снизу с трюма, Вася кричал, что в судно поступает вода! Пробоина в днище.
Это было начало конца. Время от времени мы бились днищем о камни.
Иногда нас догоняли бревна и били в борт своими мощными и тяжелыми торцами.
Но порог заканчивался и начиналась быть более или менее спокойная вода. Она еще была быстрой, но глубокой и камни угрожали нам только у берегов. На стремнине же, было относительно глубоко.
Мужики спустились вниз, в каюту, что бы остановить прибывающую в судно воду. У шкафа по левому борту была огромная, рваная вмятина из которой вода мощным фонтаном врывалась во внутренности нашего дома.
Я собирала все, что могло пригодится на берегу. Страх понемногу уступал место усталости, мысль не успевала за руками и ногами, которые казалось бы, сами знали, что им делать.
За бортом начинался рассвет, который как мне тогда казалось, принесет нам спасение.
Все трое мужчин ведрами подымали воду и выливали ее на палубу. Работала электрическая помпа, но вскоре аккумулятор был залит водою и помпа замолчала. Впрочем, она не справлялась с потоком воды. Всем было ясно, буксир обречен пусть на медленную, но верную смерть.
Хорошо бы, если бы наша Касторка села на мель в тихой бухте. Тогда мы могли бы пользоваться судном как жильем на воде.
Еще пару часов буксир кружил по спокойной и гладкой воде. Но когда палуба стала покрываться водою, капитан скомандовал
- Приготовиться покинуть судно! Его слова были сухими и жесткими как бумага, на которой написан приказ.
Мы взяли в руки мешки с нашим скарбом и приготовились к прыжку.
Прыгать было совсем не высоко. Вода подошла практически под палубу и нужно было только переступить через фальшборт.
Первым пошел в воду Вася. Держа мешок перед собою он сделал широкий шаг и скрылся в воде. В следующее мгновение на поверхности появилась его мокрая голова.
За ним пошел Федя. До берега было не далеко, метров тридцать и страха большого не было. Было неуютное и противное чувство холодной неизвестности.
Я шагнула и холодная вода обожгла мое тело. Пробковый пояс надежно держал на поверхности воды меня и мой мешок.
Мы смотрели на наш буксир с воды. Он был совсем не таким, как я его привыкла видеть. Из воды виднелась рубка и кормовая лебедка. Но при этом, что то гордое и печальное было во всем этом. В рубке возле штурвала стоял капитан и курил папиросу. На нем не было пояса и казалось он никуда не спешил.
- Костя! Кричала я кэпу забыв о том, что он для нас всех Михалыч и капитан.
Костя, ты что там стоишь!? Мы же ждем тебя!
И тут мы начали понимать, никуда кэп не спешит и наврядли вообще собирается покинуть свое суденышко.
- Ты, что это е... твою....придумал!? Кричал Вася. Прыгай! Прыгай кэп!
Федя молчал и только шевелил губами, как бы пытаясь что то сказать
Я все поняла и не став долго уговаривать капитана, поплыла к буксиру. На борт поднялась легко, так как палуба уже была покрыта водою и только нос немного подымался над водою удерживая судно от скольжения под воду.
Но было очевидно, что это произойдет сейчас, или через минуту.
Костя, увидев меня выскочил на палубу и страшно ругаясь попытался столкнуть меня за борт. Он еще не знал, что я не слабая и даже очень не слабая. Я обвила руками его шею и ничто не могло нас разорвать. Я не хотела терять своего капитана. Своего мужчину, которого успела полюбить. И только теперь, стоя на палубе, я поняла на сколько сильное чувство родилось во мне.
Мы почувствовали мягкий толчок снизу, как бы последний вздох умирающего судна. И тут палуба плавно и быстро начала уходить вниз в воду.
При этом я не отпускала руки и мы вместе погрузились в воду. Вокруг нас появились воздушные пузыри, казалось, что вода закипала.
Пояс толкал меня вверх, и я разжав руки отпустила Михалыча, всплыла на поверхность. Костя оказался тут же, и мы вместе медленно поплыли к берегу.
А дальше долгая дорога, которая вывела нас в поселок к людям. Четыре дня шли. Первый день нашего похода обсуждали причины, по которым разъехался плот.
Вася с Федей материли Бригадира. Михалыч молчал. Он молчал вообще. Перестал разговаривать, я даже побаивалась, думала может с речью, что.
Все мы понимали, что Кава отомстил капитану, мне и всем нам. Он не привык проигрывать и решил не отпускать далеко победителя.
А потом мы приехали на стройку в порт. Долго писали объяснительные, протоколы. Начиная от порта и заканчивая в КГБ. Каждый день начинался с допроса следователя.
А что делал ты? А что делал капитан? Какие команды он давал?
В общем, было понятно, что за Костю взялись крепко. Я тогда жила у него в доме. И жили мы как муж с женою, и было нам хорошо, не считая этих допросов и унижений.
Костя мне никогда не рассказывал, о допросах. Настоящий мужик был.
А только через неделю он все же сказал.
- Не хорошо они роют под меня. У меня судимость уже была. И как раз по этой же статье. ' Порча социалистического имущества'
А потом не пришел он домой. И поняла я, это моя судьба, мой рок от которого пострадал еще один мой любимый человек.
Я носила передачи, и пол года до суда иногда могла видеть моего любимого..
Ну а как суд, дали ему семь лет с учетом старого срока. Настроилась я ждать моего капитана. А только бригадир никак у меня не шел из головы.
Что ж думаю, не долго тебе осталось жировать. Справедливость все же на свете есть. И я точно знала, где она есть и как ее взять.
А тем временем я узнала, что разогнали бригаду Кавы. А он вроде бы как уехал на БаМ.
Ну а Костя мой год отсидел и не вынес лесоповала. Задумал бежать. Пуля охранника догнала.
Марта замолчала при этом глаза ее смотрели не мигая на наш костер. В котелке кипела вода, поставленная мною для приготовления чая.
На стоянке была уже поздняя ночь, река все так же шумела, и полный месяц освещал окрестности тяжелым свинцовым светом.
Наши соседи не спали. Наоборот, пьяный гомон стал громче и наглее. Все чаще пузатый заводила поглядывал в нашу сторону.
Конце концов он взяв за горлышко бутылку наполовину выпитую, встал и тяжелым неуверенным шагом направился к нашему костру. За ним потянулись остальные горластые собутыльники.
Я понимал, что миром эта встреча не закончится и уже мысленно готовился к вселенской битве. У моих ног лежал топор и он должен был явится последним доводом убеждения к миру.
Марта все так же глядя на костер, с каменным отрешенным лицом, почти не открывая рта одними губами протяжно произнесла
-Сидеееть!
Я понял, она увидела краем глаза приближающихся говорунов и это сидеть было обращено ко мне.
Толстый подошел и начал пускать слюну. Его адепты ржали как кони при этом страшно матерясь. Им наверное это придавало какую то уверенность.
Марта молча, все с таким же отсутствующим видом наполнила наши кружки кипятком. Бросила туда чай и сухой травки. Я уверен, она ничего не видела и не слышала.
А в это время моя речь приводила пришедших в степень гнева.
Я готов был дать бой еле стоящим на ногах пузанам, но тут Марта посмотрела на меня так, что у меня кожа покрылась морозом. В ее взгляде столько было силы, спокойствия и отрешенности! Глаза самурая, ни больше ни меньше!
-Сидеееть! Процедила она мне и повернулась к пузато - пьяной толпе.\
- А что, детородный орган есть у тебя, говоришь? Это она к главному дебоширу.
- А, что и показать можешь? При этом она как то мило улыбнулась. Мне стало не по себе. Я вдруг понял что она задумала.
Но пузан был не в том состоянии, что бы понять. Подбадриваемый толпою, он нагло вывалил пузо и спустил к коленям свое трико.
Я не успел ничего ни сказать ни сделать. Марта в правой руке держала полную кружку крутого кипятка.
Пузан заорал так, что мне казалось его услышали в Алдане. В следующий момент у Марты в руках оказался котелок. Толпа бросилась врассыпную, оставив своего предводителя. Я успел ухватиться рукой за дужку котелка, чем спас здоровье многим присутствующим. Марта тут же потеряла к происходящему интерес и молча прикурила свою папиросу, как бы ничего и не случилось.
Сон исчез сразу и надолго. Я собрал вещи, погрузил их в машину и через пять минут мы ехали в направлении Алдана.
Марта устала, это было видно по ее глазам. Через какое - то время она уснула, мирно покачиваясь в такт движения грузовика.
Наступил день и мы прибыли в город. Марта взяла в руки сумку и посмотрела мне в глаза.
И тут вдруг меня осенило. Я понял, зачем она приезжала на БаМ.
- Нашла справедливость? Спросил я ее смотря в ее немигающие самурайские глаза.
Она едва заметно кивнула головой, - Справедливость, она и есть - справедливость! Она сама найдет того, кого ей нужно
При этом с силой хлопнула дверкой, закрывая кабину и свой рассказ.